Секретарь суда монотонным голосом прочитал обвинительное заключение. В нем не было ничего нового: оно содержало в себе обобщенное изложение в юридических терминах тех фактов, которые были уже всем известны из газет. После чтения обвинительного заключения начался допрос с целью установления личности подсудимого — переводчик передавал вопросы председателя Легри с помощью дактилологического алфавита, прикасаясь к фалангам пальцев Вотье. Чтобы исключить малейшую ошибку при переводе, суд разрешил обвиняемому пользоваться точечным алфавитом Брайля. Как только тот заканчивал выдавливать буквы на перфорированной бумаге, другой переводчик устно пересказывал его ответы суду и присяжным. Хотя такой способ занимал много времени, он был выбран как самый надежный и единственный, который исключал искажение в вопросах и ответах.

Этот допрос мог бы показаться публике довольно скучным, если бы работа переводчиков не вызывала самый живой интерес.

— Ваше имя?

— Жак Вотье.

— Время и место рождения?

— Пятого марта тысяча девятьсот двадцать третьего года, улица Кардине, Париж.

— Имя вашего отца?

— Поль Вотье, скончался двадцать третьего сентября тысяча девятьсот сорок первого года.

— Имя вашей матери?

— Симона Вотье, урожденная Арну.

— У вас есть братья и сестры?

— Одна сестра, Режина.

Присяжные узнали таким образом, что Жак Вотье, родившийся с тройным недугом в Париже, на улице Кардине, в квартире родителей, провел первые десять лет жизни в кругу семьи, специально порученный заботам совсем юной бонны (она была всего на три года старше его) Соланж Дюваль, мать которой, Мелани, также была в услужении у Вотье. Юная Соланж занималась в доме только несчастным, состояние которого требовало постоянного постороннего присутствия. Отчаявшись дать ему воспитание, родители — состоятельные коммерсанты — стали обращаться в различные специализированные институты, чтобы выяснить, не могут ли те принять несчастного ребенка. В конце концов Региональный институт в Санаке, основанный братством Святого Гавриила, где при воспитании нескольких подобных детей были достигнуты превосходные результаты, согласился принять ребенка у семьи Вотье. Сам руководитель института, брат Ивон Роделек, прибыл за ним в Париж на улицу Кардине. Следующие двенадцать лет Жак Вотье прожил в Санаке, где он, обладая живым умом, быстро прогрессировал в развитии.

Дважды с блеском выдержав экзамен на бакалавра — в восемнадцать и девятнадцать лет, — он по совету Ивона Роделека, почувствовавшего в нем склонность к литературе, начал писать роман «Одинокий», который спустя три года был опубликован и произвел сенсацию. Молодому начинающему писателю помогала бывшая юная бонна, Соланж Дюваль, которая благодаря заботам Ивона Роделека также получила приличное образование. Соланж Дюваль освоила шесть различных знаковых систем, необходимых ей в общении со слепоглухонемым: язык мимики, дактилологию, алфавит Брайля, типографический алфавит Баллю, английское письмо и даже устную речь по методике для глухонемых, которой пользуются довольно редко.

Спустя полгода после появления «Одинокого» Соланж Дюваль в Санаке вышла за Жака Вотье замуж. Обвиняемому было в ту пору двадцать три года, а его жене двадцать шесть Вскоре молодая чета собралась в Соединенные Штаты. Приглашенный американской ассоциацией, Жак Вотье в течение пяти лет в большим успехом выступал с лекциями перед широкой американской публикой, рассказывая о замечательных успехах, достигнутых французами в обучении слепоглухонемых от рождения. Все это время Соланж Вотье была помощницей и переводчицей своего мужа. Драма на борту «Грасса» произошла при возвращении из этого путешествия.

Председатель произнес ритуальную фразу: — Введите первого свидетеля обвинения…

Это был высокий и стройный молодой блондин, скромно одетый, с открытым приятным лицом: взгляд присутствующих отдыхал на нем после тяжкого впечатления от созерцания подсудимого. Даниель не особенно хотелось признаваться себе в этом, но свидетель, о котором она ничего не знала, ей понравился. И поскольку он ей нравился — а под строгой тогой у нее билось девичье сердце, готовое растаять от первого солнечного луча, — можно было считать, что он нравился многим женщинам.

— Ваше имя?

— Анри Тераль. — Голос был немного смущенным.

— Время и место рождения?

— Десятого июля тысяча девятьсот пятнадцатого года, Париж.

— Национальность?

— Француз.

— Ваша профессия?

— Стюард на теплоходе «Грасс» Генеральной трансатлантической компании.

— Поклянитесь говорить правду, только правду, всю правду. Поднимите правую руку. Скажите: «Клянусь…»

— Клянусь!

— Мсье Тераль, среди кают класса «люкс», обслуживаемых вами на борту «Грасса», была каюта, которую занимал Джон Белл. Могли бы вы сказать суду, каким образом вы оказались первым, обнаружившим преступление, совершенное днем пятого мая?

— Господин председатель, пятого мая после обеда я проверял каюты в то время, когда отдыхающих пассажиров обычно не беспокоят. Делал я это по приказу комиссара Бертена. Всему персоналу он приказал разыскать исчезнувшего пассажира — мсье Вотье. Мы все знали, по крайней мере внешне, этого мсье Вотье, слепоглухонемого, который время от времени прогуливался под руку с женой по палубе и, следовательно, со своим тройным недугом не мог остаться незамеченным на теплоходе. Поэтому искать его было нетрудно. Заглянув в некоторые каюты класса «люкс» — ключи у меня всегда при себе — и извинившись за беспокойство перед пассажирами, большинство из которых разбудил, я был удивлен, когда увидел, что каюта, занятая при отправлении из Нью-Йорка американским пассажиром Джоном Беллом, была приоткрыта… Не без труда я толкнул дверь — казалось, что кто-то навалился на нее с внутренней стороны. Проникнув в каюту, я понял, почему дверь поддавалась с трудом: стоявший на коленях Джон Белл судорожно вцепился в дверную ручку. Мне не нужно было много времени, чтобы убедиться, что передо мной еще теплый труп…

— …Мсье Джон Белл, — продолжал стюард, — был только что убит. На этот счет не могло быть ни малейшего сомнения: вытекавшая из шеи струйка свернувшейся крови, замочив пижаму, растеклась по ковру.

— Господин председатель, — произнес Виктор Дельо со своей скамьи, — я хотел бы задать вопрос свидетелю… Скажите нам точно, мсье Тераль, где находился Жак Вотье, когда вы проникли в каюту.

— Мсье Вотье сидел на койке. Он казался ошеломленным и безразличным. Больше всего меня поразили его руки с растопыренными пальцами, которые он держал прямо перед собой и, казалось, с отвращением их рассматривал, хотя он и не мог их видеть… руки, залитые кровью.

— И из этого вы заключили, — продолжал Виктор Дельо, — что он убийца?

— Я вовсе ничего из этого не заключил, — спокойно ответил стюард. — Передо мной были два человека, один из которых был мертв, а другой — живой. Оба были в крови. Впрочем, кровь была всюду: на ковре, на одеяле и даже на подушке. Неописуемый беспорядок указывал на то, что была отчаянная борьба. Жертва, несомненно, сопротивлялась, но противник оказался намного сильнее. В этом каждый может убедиться сам, посмотрев на мсье Вотье.

— Как вы поступили дальше? — спросил председатель.

— Я бросился из каюты, чтобы позвать на помощь товарища. Я велел ему оставаться на всякий случай у входа в каюту, чтобы мсье Вотье из нее не вышел, а сам побежал за комиссаром Бертеном. Когда я с ним вернулся, мы, на этот раз втроем, вошли в каюту. Вотье не шелохнулся, он по-прежнему сидел на койке в оцепенении. Нам с товарищем оставалось только выполнять приказания мсье Бертена.

— Какие приказания?

— Приблизившись, соблюдая предосторожности, к Вотье, мы убедились, что он был без оружия. Рядом с трупом никакого оружия тоже не было. Это отметил комиссар Бертен. Я даже хорошо помню, что он сказал: «Странно! Судя по ранению, оно нанесено кинжалом. Где же он? У этого Вотье не спросишь, поскольку он не слышит и не может говорить. Ладно! Потом узнаем… Самое важное сейчас — обезопасить нас от этого парня, который, судя по всему, и есть преступник. В целях предосторожности его следует сейчас же поместить в корабельную тюрьму. Вот только как его туда отвести?» Против наших ожиданий, Вотье не оказал ни малейшего сопротивления. Можно было подумать, что сразу после преступления он смирился со своей участью и намеренно продолжал сидеть на койке убитого, чтобы никто не усомнился в его виновности. Затем мсье Бертен и я отвели его, как ребенка, в корабельную тюрьму, в то время как мой товарищ продолжал дежурить у входа в каюту. Я же остался караулить у железной двери камеры, пока кто-то из экипажа по приказу капитана не сменил меня через полчаса.