— Одного твоего согласия мало, йомен! — сладко зажмурившись, как кот, играющий мышью, монах чуть придвинул к себе бумажную кипу. — Надо, чтобы я еще согласился.

— Разве ты не назвал цену? — в поисках сочувствия Тайлер обернулся к очереди, что, затаив дыхание, следила за диковинной сделкой. — Пять гротов!

— Ты неправильно понял. Я сказал: не смогу!

— Шесть! — для пущей убедительности Уот потряс кошельком. Мелодичный звон золота поставил последнюю точку в споре.

— Ты избрал неправедный путь, сын мой, — с видимой неохотой белый фриар отделил от кучи одну индульгенцию. — Но я вижу, что ты добрый христианин, достойный спасения.

— Ага! — Тайлер азартно хлопнул себя по колену. — Слышали, люди? Теперь я могу, ничуть не тревожась за душу, как следует отделать этого гнусного надувалу! — Он погрозил побледневшему фриару увесистым кулаком. — За деньги они не только господа готовы продать, но и собственную шкуру!.. Хотел бы я знать, во сколько встанет порка господина нашего архиепископа? — и, щелкнув по оттиснутому на красном воске гербу, втесался в толпу. Его проводили благодарными возгласами и смехом.

— Неисповедимы пути справедливости! — наставительно изрек бедный проповедник, ощущая себя победителем. — В Английском королевстве нет места гнусной торговле греховным товаром!

В образовавшейся веселой свалке как-то так получилось, что носилки опрокинулись вместе с визжащим сидельцем и по ним изрядно прошлись подошвами.

Червленая печать пристала к чьему-то каблуку и слетела с тесьмы. Разом утратив всю святость, зацелованная булла была втоптана в грязь. Но разлетевшиеся вокруг индульгенции тайком подобрали.

Так закончилось забавное происшествие, о котором потом долго, может быть лет сто, а то и все двести, судачили в Колчестере.

Но и оно забылось в конце концов.

Кудрявый, хорошенький, как девушка, менестрель отыскал героя дня на стрельбище, где лучшие лучники со всей округи пробовали свое искусство.

— Тебе нельзя возвращаться домой, Уолтер, — шепнул он, улучив подходящий момент. — Нагрянул шериф из Лондона и констебли. Лучше вообще не появляйся в Колчестере, где тебя чуть ли не каждый знает в лицо.

«Вот и пришел твой час, Том, — в третий раз за день болезненно встрепенулось сердце. — Значит, так тому и быть. Теперь уже все едино».

В «пепельную среду», что приходилась на первый день великого поста, торжественный траур нисходит в мир. Дань размышления о прожитой жизни, неизбежных грехах и покаянии. Отерев с губ жир масленичных излишеств, люди одевались в черное, спеша к утренней мессе. Пылали свечи, клубился туман в синеватых, наклонно бьющих из окон струях, печально вздыхал орган. Напоминая о близком часе расставания с бренным миром, священник осыпал головы прихожан пеплом. Покайся, грешник, пока не поздно. Преклонив колени, возопи в сердце своем: «Меа culpa, mea maxima culpa».[38]

Золотились в дымке ладана подновленные венцы, в уголках глаз скорбящей мадонны поблескивали слезы, повсюду слышались растроганные всхлипы. Одни сдержанно шмыгали носом, другие рыдали, истово целуя деревянные ступни ярко раскрашенных апостолов.

По улицам таскали наряженное в лохмотья соломенное чучело и всякий, кому не лень, швырял в него каменьями и грязью. В затерянных деревеньках и на городских площадях, вроде лондонского Чипсайда, обосновался привязанный к шесту Джек-о-Лент, «Джек-пост» — олицетворение голода и мрака небытия. Он простоит, поносимый толпой, до понедельника вербной недели. Затем его оттащат за городскую черту и бросят в костер либо утопят в воде. Да сгорит, да сгинет зима и развеется по ветру вместе с горящей соломой призрак безносой старухи.

Но не помогут прыжки и заклинания. Неумолимым истребительным знаком сойдутся звезды грядущего лета. Уже занесена над затылками, пеплом осыпанными, безжалостная коса. Красноречивый Лука де Юэль, королевский астролог, расписывая по двенадцати домам планетные сочетания, не чует несчастья. Послушать его, так Англию ждут сплошные победы на бранном поле, щедрый урожай и всеобщее благоденствие. Что же касается герцогов да баронов, то, хотя почти у каждого и отмечен атизар,[39] милостью божьей дурные оппозиции удастся преодолеть и достойный возрадуется награде. Юношей ожидает наследство и выгодный брак, зрелых мужей — приращение ленных владений, подагрой терзаемых старцев — доходы с маноров и нежданные приключения в царстве игривой Венеры.

Великопостную пору двор встретил в Виндзоре, укрепленном замке английских королей, заложенном еще Вильгельмом Завоевателем. Свирепый нормандский герцог, мечом добывший заморское королевство, заложил эту крепость, чтобы держать под контролем столицу. На высоком холме, которому придали очертания правильной полусферы, возвели просторную мощную башню по образцу замка святого Ангела в Риме. Затем окружили ее высокой стеной, насыпали длинные земляные валы и протянули вдоль них добавочные ярусы укреплений, уступами спадающих в речную долину.

За три века мало что изменилось за этими стенами, сложенными из желтовато-серых камней. Быть может, и вообще не стоило вспоминать о седой старине, если бы и по сей день не стояли на своем месте зубчатые башни Виндзора, королевской резиденции, овеянной мрачной славой веков.

Покойный Эдуард, дед юного Ричарда, правда, попытался внести кое-какие изменения в планировку нормандской твердыни. Грезя о легендарной доблести рыцарей «круглого стола», он, особенно после победы при Кресси, возомнил себя новым Артуром и велел соорудить внутри исполинской рондели круглый стол из цельного камня. Торопясь воплотить в жизнь столь благородное начинание, он ассигновал на него сто фунтов стерлингов в неделю, однако из-за военных нужд смету пришлось урезать до двадцати, и башню, которую предполагалось расширить, оставили в покое.

Зато в честь упомянутой победы Эдуард основал первый в Европе светский рыцарский орден с престранным, надо признать, орденским знаком в виде голубой подвязки, носимой поверх белого трико над коленом левой ноги. Подвязка была снабжена застежкой и вышитым золотом девизом на французском, официальном при дворе, языке: «Да будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает». И в самом деле, пусть будет ему стыдно, ибо героическая легенда уверяет, что снятой с ноги ленточкой король дал знак начать историческую баталию. Святой Георгий Победоносец, покровитель Англии, помог британцам опрокинуть исконного врага и был увековечен в орденском статуте.

Не менее серьезного отношения заслуживает и другая легенда, романтическая, даже несколько гривуазная. При дворе Ричарда еще доживали свой век участники бала, который Эдуард дал в честь все той же виктории при Кресси в круглой зале Виндзора. Призывая в свидетели святого Элуа, старые пэры клялись, что сами видели, как в разгар танцев с ноги королевской пассии слетела прехорошенькая голубая лента. Это маленькое происшествие было встречено взрывом смеха и скабрезными намеками, что страшно рассердило влюбленного короля. Он собственноручно поднял подвязку и, демонстративно укрепив ее в положенном месте, пристыдил шутников. Как это часто бывает, брошенная по случаю фраза стала исторической. Ведь от смешного до великого так же близко, как от великого до смешного.

Маленький король, скучающий на троне со знаками августейшей власти в руках, был не только смешон, но и жалок. Дабы удержать длинный скипетр и державу с удлиненным в той же готической манере крестом, он вынужден был почти по локоть засучить нелепые разрезные рукава. Справа от трона сидела королева-мать, демонстративно одетая в траур по Черному Принцу, слева — королевские дядья: Джон, герцог Ланкастерский, за ним Эдмунд, граф Кембриджский, и Томас, граф Бекингэмский, самый младший из сыновей Эдуарда Третьего.