— Вы глубоко правы, ваше величество, — вынужден был согласиться посол. — Я уверен, что так оно и будет вскоре.

— У меня нет другой сестры, и я ничего не пожалею ради того, чтобы торжество удалось на загляденье. Мы заставим плясать весь христианский мир. Вот было бы славно, если бы на венчании могли присутствовать оба папы! Я бы дорого дал, чтобы увидеть, как они схватят друг друга за горло.

Куртней обратил внимание на то, что в смехе сестра и брат становились очень похожими. Улыбка красила короля.

Соединившись у Кентербери, отряды кентцев и эссексцев торжественно вступали в священный город. Вождя повстанческого войска встречали, как короля. Изукрашенные коврами и гобеленами улицы были запружены оживленными толпами, девушки бросали цветы, трепетали пестрые флаги.

Древний Дирвернум падал к ногам победителей, как созревший плод. Насмерть перепуганный Уильям Сентванс, шериф графства Кент, поспешил принести клятву верности. Кентерберийцы по собственному почину заняли мэрию и принудили к присяге весь городской совет вместе с бейлифом. Никто не ожидал, что резиденция архиепископа Симона Седбери станет первым городом, целиком примкнувшим к движению. Тюремщики сами отпирали замки и выпускали заключенных. Гарнизон, включая рыцарей, братался с освободителями. Лишь трое наиболее ненавистных коллекторов пали жертвами народного гнева. Горожане сами расправились с прислужниками «разбойника Хоба». У Джона Каменщика, разбившего кувалдой герб Седбери, сразу нашлись десятки добровольных помощников.

Пока длилось народное ликование с колокольным трезвоном и сбегающей через край пивной пеной, Джон Шерли окружил замок, а всадники Уила Хоукера поскакали к кафедральному собору. Массивная башня в позднем бенедиктинском стиле и две готические колокольни служили надежными ориентирами. Они первыми вставали на горизонте перед паломниками, бредущими ко гробу Фомы Бекета. Грандиозный собор, построенный в виде двойного архипастырского креста на том самом месте, где стояла когда-то первая в Англии христианская церковь, по праву считался одной из главных святынь католицизма. Именно сюда перевезли из Ричмонда останки Черного Принца.

Повстанцы и примкнувшие к ним горожане вошли в храм через главный неф и боковые приделы. Оборвалось пение, нерешительно приумолк орган. Пышно разодетое духовенство и прихожане со страхом и любопытством взирали на оборванцев, запрудивших проходы.

Тайлер взошел по ступенькам на кафедру и, опершись на балюстраду, с любопытством оглядел замерший в ожидании клир. С непривычной высоты резного балдахина во всем своем великолепии открылась строгая и величественная геометрия: арочные проемы, ряды колонн, органные трубы, венец капелл. Разделенные проходами скамьи заполняла монашеская братия в белых, коричневых и черных сутанах. Главный алтарь переливался шитыми золотой нитью епитрахилями епископов и аббатов. Озаренная теплым сиянием восковых свечей сцена слепила глаза обилием драгоценной утвари и расписных досок. Самодовольная роскошь и аскетическая нищета представали в органичном, гениальным глазом художника выверенном единстве. Тайлер испытывал непривычное смущение. Головокружительная легкость первых побед была опаснейшим самообманом. Именно здесь, сейчас предстоит ему совершить самый ответственный шаг, когда окончательно определится единственный и бесповоротный путь. Лицом к лицу с церковью, с непостижимым тысячелетним могуществом духа и воли. Сейчас, здесь… Смятенный взгляд, не задерживаясь, скользнул по статуям и саркофагам, кабинкам для исповеди, каменной чаше со святой водой.

Места, предназначенные для знати и городского патрициата, зияли черной пустотой. Лишь несколько кресел было занято матерями семейств, окруженными многочисленным потомством, и богомольными стариками.

Наглядный отклик на злобу дня! Наиболее дальновидные загодя перебрались в Лондон. Одни укрылись в отдаленных манорах, другие за монастырской стеной. Остались только недалекие гордецы или самоуверенные пройдохи. Всяк стремится примкнуть к победителю, да не каждому можно верить. Сколько их объявилось повсюду, краснобаев-попов, рыцарей-оборотней! Гораздых на пламенные речи, скорых на расправу со вчерашними единомышленниками. Где-то они окажутся, если вдруг переменится ветер?

Шуршало в ушах настороженное эхо. Каждый скрип, каждый вздох многократно усиливался под звездчатым сводом. Так шумит бескрайнее море, притихшее перед бурей. Обманчивое, притворно-спокойное, вечное.

Нащупав ногой что-то мягкое, Тайлер отшвырнул в сторону соскользнувшую, должно быть, с кресла Симона Седбери парчовую подушечку. Народ сказал свое слово, и не имеет значения, в каком месте и кто персонально огласит приговор.

— Святые отцы и досточтимые господа! — голос Тайлера гремел громовым раскатом. — Я вынужден прервать мессу, да простит мне господь, чтобы огласить важное сообщение. Верные королю общины объявляют Симона Седбери изменником. Вам следует избрать другого примаса, потому что Седбери будет казнен.

Он спустился с лесенки, обвившей колонну, и затерялся в толпе.

В архиепископских покоях в самом разгаре была развеселая потеха. Молодцы Джека Строу выбрасывали из окон драгоценную мебель, доставленную на генуэзских галерах. Вся Англия знала, что это было сделано за счет казны. Полный гарнитур из красного дерева обошелся Седбери в смехотворную, чисто символическую сумму. Мраморный фонтан из Палермо и бассейн из неаполитанского оникса вообще не стоили ему в и фартинга.

— Вот куда делись доходы страны за прошлый год! — вопил Строу, круша поставцы с золотой посудой и хрусталем. — Вот денежки, что отняли у нас якобы на коронацию.

Вздымая тучи пыли, с грохотом обрушивались тяжелые балдахины с изрубленных в щепки столбов, раскалывались лари и конторки, вдребезги разлеталось венецианское стекло, трещали яростно раздираемые кружева из Брабанта и подбитые горностаем бархатные плащи.

— Давай-давай! — покрикивал Джек. — Не жалей вора!

Вора никто не жалел, хотя многие тайно вздыхали по красивым вещам, превращавшимся в бесформенные осколки. Это лишь усиливало ожесточение.

Из подвалов между тем уже выкатывали винные бочки. Каждый черпал, сколько хотел, но больше выливали на мостовую. В терпкой крови бордоских лоз тонули клочья мехов и обрывки гобеленов.

Когда кого-то уличили в попытке припрятать золотой кубок, суд был беспощаден и короток. Взвился пронзительный крик, от которого у многих обмерло сердце, и голова скатилась в винный ручей.

— Мы не грабители! — Строу появлялся то тут, то там. Приплясывая от нетерпения, он без устали метался по двору, исчезал ненадолго и вновь возникал в самом неожиданном месте. — Это расплата! Праведная, священная месть! Ничего не жалей!

Его видели то возле сбитых с петель ворот аббатства святого Винцента, то перед домом Уильяма Мендлема, коронера, где жарко пылали костры. Разгрому подверглись дворцы рыцарей Ричарда Хоу и Томаса Фога, заподозренных в пособничестве ненавистному казначею.