Основы для компромисса не было. Чего же хочет от нее этот назойливый Солсбери, куда подталкивает?

— Что у тебя на уме, милорд? Только не так громко, ради всего святого, — прошептала она, чтобы поскорее отделаться от надоедливого жужжания.

— Надо послать доверенного и, что особенно важно, здравомыслящего человека.

— Мэр Уолуорс обещал подобрать подходящего олдермена.

— У Гилдхолла свои интересы, а тут совсем другой посол требуется, от двора. И, главное, сейчас, сию минуту.

— Есть кто-нибудь на примете? — все так же тихо, не повернув головы, спросила королева.

— Может, Чосер?

— Клиент Ланкастера? Ты здоров ли, милорд?

— Да, верно, верно, — сконфузился Солсбери. — А что, если я?

— Поезжай, — одними губами молвила королева и, уже сияя улыбкой, поднялась со скамьи, чтобы вручить посвященному золотые шпоры.

— Поедешь со мной, сэр рыцарь. Будет тебе первое испытание, — важно распорядился эрл, отзывая Бомонта в сторонку.

Повстанческое войско расположилось у подножия лесистой возвышенности, именуемой Блекхиз. С развернутыми большими и малыми знаменами, оно по-военному четко держало линию. Меньше недели понадобилось Тайлеру и его командирам, чтобы создать могучую, невиданную по тем временам военную силу, насчитывающую от пятидесяти до ста тысяч бойцов. Пусть на всех не хватало настоящего боевого оружия, но кузнецы без устали ковали новые мечи, а беглые матросы и мастера с верфей обучали новобранцев артиллерийской науке.

Пушки опробовались по другую сторону леса. Перед каждым залпом прислуга, заткнув уши, бросалась ничком в траву. Иногда все ограничивалось шипением и смрадным угаром, но бывало и так, что стволы разрывало.

— Ничего, — успокаивал однорукий седой ветеран. — Помню, в Ла Реоле и не такое случалось. Голова цела, и на том спасибо. В нашем деле самое важное — точность. К празднику святого Джона будете стрелять, как из лука.

До midsummer day[90] оставалось чуть поболе недели, но человек не властен над собственным завтра. Нет у них этого завтра, у пушкарей-новобранцев, нет впереди недели. Сжимается время событий — рассказа сжимается время. Как газы пороховые в пушечном грозном жерле. Шел счет на века, потом на десятилетия, годы, теперь — на часы.

Праздничную обедню прямо посреди поля служил Джон Болл. Лейтмотивом проповеди послужил излюбленный вопрос насчет Адама и Евы.

— Вначале, — объяснял неистовый пресвитер, — все люди были равны. Такими изваял их господь из глины скудельной. И так было веками, пока не явились на свет нечестивцы, которые начали несправедливо угнетать своих ближних. Человечество разделилось на господ и рабов. Теперь рассудите-ка сами, братья, угодно ли это богу? Если бы он хотел создать рабов, то еще в начале мира определил, кому стать лордом, кому вилланом. Что из этого следует, братья? А следует то, что нынешние законы — порождение зла. И потому настал назначенный господом час сбросить рабское иго, в справедливой борьбе завоевать давно желанную свободу. Вы должны действовать не только смело, но и мудро, уподобляясь рачительному хозяину, вырывающему плевелы на ниве своей, дабы они не заглушили пшеницы. Первым делом необходимо уничтожить магнатов, которые сосут нашу кровь, затем их верных прислужников — законоведов и судей, наконец, всех тех, кто приносит вред общинам. Мир и безопасность лишь тогда воцарятся в нашем мире страданий и притеснений, когда у всех будет одинаковая свобода, одинаковая знатность и одинаковая власть.

Он умел доводить мысль до логического конца, несгибаемый проповедник. Никто не говорил с людьми таким языком, побуждая работать мысль и самостоятельно находить единственное решение. И каждый принял окончательный вывод, как из сердца исторгнутый крик.

Подобной проповеди не знала церковь за все тринадцать веков. Последние слова Болла заглушил вопль, прокатившийся над лесом Блекхиза и долетевший до серой Темзы, до неприступных валов Лондона.

— Вот кто воистину достоин носить архиепископский сан! — потрясая копьями, кричали одни. — Пусть Болл будет примасом и канцлером королевства! — со слезами радости на глазах вторили им другие. — Казнить изменника Седбери! — гневно скандировали все вместе.

Что и говорить, не лучшее время выбрал эрл Солсбери для поездки в повстанческий лагерь. Он, конечно, слыхал, что народ призывает на голову канцлера все громы небесные, но то, что довелось ему здесь увидеть и услышать собственными ушами, превзошло самые страшные опасения.

— Нам с ними не договориться, Бомонт, — бросил он юному рыцарю, разом утратившему нежный румянец. — Они уничтожат и нас, и наших детей. Несчастная Англия! Она обратится в пустыню… Единственное, что остается, это оттягивать, обещать и тянуть.

Вождь повстанцев, — близкий, к обмороку, лорд не знал даже его имени — не принял посла.

— Мы хотим говорить с королем, — передал ответ Тайлера Джон Шерли. — Ты знаешь, чего мы требуем, вот и доложи его милости.

— У короля сейчас множество дел, и поэтому придется запастись терпением…

— Терпение давно лопнуло, — был окончательный ответ. — Народ будет ждать короля. Возле Ротерхайта. Завтра.

— Я приложу все силы, чтобы убедить короля, — мертвым голосом заверил эрл, вцепившись в конскую гриву.

Рыцарь Бомонт смотрел, молча слушал и, ненавидя, запоминал.

Вересковое поле, королевские флаги, и лица, лица, сумрачно-одинаковые, как потемневшие пенни.

Уолтер Тайлер, даже если бы захотел, не мог принять члена тайного совета.

С рассвета в походной палатке вождя расположились другие высокие гости: олдермены Джон Хорн, Адам Карлайль и Джон Фреш. Они прибыли по поручению Уильяма Уолуорса и от имени короля. Неожиданный визит Солсбери бросал, таким образом, тень на обе миссии. Закрадывалось подозрение, что затевалась какая-то сомнительная интрига.

Как бы там ни было, но послам не стоит мозолить друг другу глаза. Такого же мнения держались и Шерли и Томас Фарингдон, до тонкости изучившие хитросплетения Гилдхолла.

Вскоре стало ясно, что олдермены тоже не следуют единой позиции.

Фреш начал с того, что принялся читать по бумаге: «Нам поручено довести до твоего сведения, почтенный господин Уолтер Тайлер, чтобы ты не приближался более к Лондону, не приводил в страх и замешательство короля и других сеньоров, а также жителей названного города. От тебя и твоих людей ожидают безусловного повиновения королю, которому все подданные обязаны оказывать должное уважение…»

— Кем подписано обращение, которое ты только что огласил, почтенный олдермен? — спросил Тайлер, терпеливо выслушав длинный перечень рекомендаций.

— Никем, — Фреш беспомощно захлопал белыми ресницами. — Это вовсе не обращение, а вообще так… для памяти.

— Но вы заявили, почтенные бордарии,[91] что уполномочены королем. Я верно вас понял?

— Так оно и есть. — Фреш слегка приосанился. — От имени короля и всего города.

— Всего города? — на бронзовом лице Тайлера промелькнула лукавая усмешка. — А его вы спросили? — кивнул он в сторону Фарингдона. — Между тем это вполне достойный лондонский уроженец. Твоим мнением кто-нибудь поинтересовался, брат Томас?

— Нет, — односложно отозвался Фарингдон.

— Насколько мне известно, ты не то что советуешь войти в Лондон, а даже настаиваешь на этом?

Фарингдон с улыбкой пожал плечами.

— Вот видите, господа олдермены. Выходит, не от имени жителей Лондона вы пришли. Тогда от чьего же?

— Всего городского совета и мэра, — уточнил Карлайль.

— Зачем же вы приплели сюда короля? Кто-нибудь из вас говорил с его милостью?

Достойные отцы города, потупясь, молчали. Только один Хорн, делая время от времени какие-то непонятные знаки, всячески старался привлечь внимание вождя повстанцев. Он то подмигивал украдкой, то, закрывшись ладонью, красноречиво гримасничал через растопыренные пальцы.