Несколько минут он колеблется, — выступить или нет? Выступить — это значит пойти против Куна, верного товарища, дорогого друга. Промолчать? Нет, покривить совестью коммуниста — это выше его сил. И он решительно направился к трибуне.

— С нами хотят покончить не драконовскими мерами, пуская в ход грубую силу, а деликатно, искусными дипломатическими ухищрениями, — горячо заговорил он. — Какие могут быть переговоры о мире, если даже не установлены государственные границы страны? Нельзя позволить врагу подорвать боевой дух венгерской пролетарской Красной Армии и свести на нет наступательный порыв наших войск!.. Насколько мне известно, товарищи, Антанта предприняла подобную попытку и по отношению к Советской России, прибегнув к дипломатическим уловкам и военной хитрости…

Горечь звучала в словах Тибора Самуэли. Он вспомнил о бескорыстной братской помощи, которую оказала Советская Украина Венгерской Советской Республике в критические майские дни.

— Нам нельзя отказываться от борьбы, — продолжал говорить Самуэли. — Нельзя прекращать бои до тех пор, пока российскому пролетариату угрожает интервенция, пока Антанта отказывается признать Советскую Россию и не хочет идти па мирное соглашение с ней. Антанта стремится во что бы то ни стало задушить, утопить в крови социалистическую революцию в России… В «Коммунистическом манифесте» говорится, что пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, у него нельзя отнять то, чего у него нет.

Но победившему пролетариату, освободившемуся от угнетения, есть что терять. Революционный пролетариат, одержавший победу в Венгрии, уже сбросил с себя цепи. И если теперь он не отстоит свою свободу, если капитулирует и сдастся на милость Антанты, то не только лишится всех своих завоеваний, но и снова будет ввергнут в рабство!

Бела Кун, нервно перебирая листки бумаги с конспектом своего выступления и не поднимая глаз, слушал Тибора, и не было в зале человека, слушавшего внимательнее.

Каждый новый довод Самуэли болью отзывался в сердце Куна. Ведь и он все это учитывал, сотни раз взвешивал и обдумывал… Его и самого терзали сомнения. Но он преодолел их. Да, есть веские доводы против. Но в критические моменты нужно все подчинить главной задаче. А задача эта сейчас состоит в том, чтобы навести порядок внутри страны. Тибор прав. Обстановка сейчас далеко не самая благоприятная для мира. Но остро нужна хоть короткая передышка…

Трудно Бела Куну. С лучшим другом и единомышленником Тибором Самуэли появилось разногласие. А с противником Кунфи — «совпадение взглядов». Как это так? И в заключительном слове Кун старался отмежеваться от «поддержки» Кунфи, разоблачить капитулянтскую, оппортунистическую сущность позиции лидера правых:

— Я считаю своим долгом заявить с этой трибуны решительный протест против каких бы то ни было разговоров о милитаризме в связи с нашей революционной классовой войной. Армия пролетариата неотделима от трудящихся масс. Эта классовая армия не имеет решительно ничего общего с милитаризмом!

Самуэли слушал Купа: правильно, конечно, но что из этого, если в конечном счете он за отход войск?

— Интересно, — продолжал Кун, — вяжется ли с интернационализмом то, о чем говорил товарищ Кунфи, что мы-де не должны помогать нашим братьям пролетариям, изнывающим под гнетом капитала? Подлинную интернациональную солидарность мы проявляем лишь тогда, когда говорим: не сегодня, так завтра, но мы придем на помощь угнетенным братьям пролетариям и станем с ними плечом к плечу.

«Станем ли мы снова плечом к плечу со словацкими пролетариями, если отступим? Удастся ли нам еще раз пробиться к ним?» — думал Самуэли и вдруг, не сдержавшись, воскликнул:

— Свежо предание, а верится с трудом!

Реплика Самуэли задела Куна. Он с трудом овладел собой и спокойно ответил:

— А все-таки придется поверить, уважаемый товарищ Самуэли! Учтите, я не пойду на поводу ни у правых, ни у левых пораженцев!

«Мой ответ Тибору в заключительном слове был излишне резок… это было неуместным и несправедливым», — напишет Бела Кун об этом эпизоде спустя тринадцать лет.

В особом отряде чрезвычайного трибунала — сорок бойцов-ленинцев. Все они готовы за своим командиром в огонь и в воду. Потому что в минуту опасности он всегда впереди, потому что он требователен не только к другим, но и к себе. Он очень строгий, но умеет по заслугам и поощрить. Обладая железной волей и непреклонностью, вне службы он держится просто, обращается с рядовыми как с равными, заботится о них. Поистине большой человек. Даже в далекой Москве, у Владимира Ильича, Самуэли не забыл про своих солдат и привез им от Ленина слова привета и почетные красные звездочки. Между собой бойцы ласково называли наркома «батькой Тиби», хотя по возрасту Самуэли был моложе кое-кого из своих подчиненных.

В спецпоезде царили образцовый порядок, воинская дисциплина и хорошие товарищеские отношения. Все сверкало чистотой, металлическая арматура всегда была начищена до блеска, оборудование — в полной исправности. Да и как иначе? Поезд стал для бойцов вторым домом. Почти все бойцы — рабочие высокой квалификации, и в свободное время они всегда что-нибудь сверлили, тесали, вырезали, чинили.

К тому же спецпоезд — это их «оружие», стало быть, его надлежит содержать в полной исправности и готовности, как винтовку.

И Лейрица любили солдаты…

Вот он сидит сейчас за письменным столом, к которому бойцы-мастера приделали откидную доску: на нее можно кнопками прикрепить схемы и карты, без которых не обойтись начальнику штаба. Арпад Лейриц внимательно изучает прикрепленные к доске листы и, время от времени глубоко затягиваясь сигаретой, думает о чем-то.

Опять вспыхнул мятеж. Да еще недалеко от столицы — южнее Будапешта, в левобережных придунайских селах. Контрреволюционеры обнаглели. Белогвардейцы высадили небольшой отряд и на правый берег Дуная. Лейриц ниже склонился над картой. Вот здесь, под селом Усод, батарея красных охраняет минное заграждение, чтобы английская флотилия мониторов, бороздящая воды Дуная на сербском участке, не смогла бы с помощью тральщиков разминировать его и проникнуть на территорию Советской Венгрии. На эту батарею и совершили налет контрреволюционные банды, захватили гаубицы.

Лейриц взглянул на часы. Должно быть, посыльный уже прибыл в Городской театр, где проходит заседание Всевенгерского съезда Советов, и Тибору вручили, а может, с минуты на минуту вручат пакет с донесением начальника генерального штаба: «Обращаю внимание отряда Самуэли…» Сейчас он получит предписание Правительственного Совета и через час прибудет на спецпоезд. А ему, Лейрицу, необходимо к тому времени разобраться в этом сложном деле, подготовиться к докладу и дать конкретные предложения.

Ясно, что контрреволюционеры Затисья рассчитывали на помощь румынских войск. В Задунайском крае белые перешли к открытым действиям, опираясь на австрийскую границу, — тоже надеются на поддержку зарубежных сообщников. А на что надеются мятежники здесь, в западной части междуречья Дуная и Тисы?

За окном, на погрузочной площадке, синеет лужица, оставшаяся после утреннего дождя. Лейриц, прицелившись, бросает в нее тлеющий окурок, но промахивается. Старик-железнодорожник, быстро подбежав к окурку, поднимает его и с жадностью затягивается, рискуя опалить пышные усы, Лейриц достал из пачки сигарету и, высунувшись в окно, протянул старику. Чиркнув спичкой, дал ему прикурить: по нынешним трудным временам и спички тоже дефицит.

…Итак, белые орудуют в непосредственной близости от цитадели рабочего класса. Опорной базы у них здесь нет. Отсюда вывод: в их планах отведена особая роль Дунаю. Вот, к примеру, донесение разведывательной службы, датированное 8 июня и составленное по агентурным данным, полученным из Вены: организация контрреволюционного путча в Пеште возложена на некоего капитана речной флотилии.

О политическом комиссаре Главного штаба Дунайской флотилии Анкнере сообщается, что он установил в Вене связи с эмигрантскими кругами венгерской аристократии, с русскими белогвардейцами-колчаковцами и с Каннингхемом — главой английской военной миссии в Вене… Ясно! Белые делают ставку на мониторы!