Я вскочил, быстро оделся.

— Господи, господи, — повторяла хозяйка, пересказав мне новости, — что же теперь опять будет?

И хозяин смотрел на меня так, будто от меня зависело положение на фронте.

— Успокойтесь, успокойтесь, — говорил я. — У Врангеля нет таких сил, чтоб занять город. В город его не пустят. — Так я их успокаивал. У самого кошки скребли сердце. Я-то понимал: если Врангель прорвал фронт, положение дрянь.

Еще летом войска Врангеля вырвались из Крыма в Северную Таврию. Врангелю помогали французы, англичане, американцы. Поставляли танки, самолеты, оружие, продовольствие. К тому же, оказалось, что у Врангеля прекрасная донская конница, которая совершала стремительные рейды, нанося удары, где мы и не ждали. Врангель хотел захватить Донбасс, укрепиться там. Затем форсировать Днепр в районе Александровска, соединиться с белополяками, которые мечтали отнять у нас всю Украину до Днепра.

— Сейчас все узнаем. Не волнуйтесь, — сказал я Петровым и побежал в губком.

С юга доносилась канонада, а восточнее, со стороны Синельникова, слышалась пулеметная стрельба.

В губкоме никого не было, но здание охранял красноармеец. Оказывается, вчера вечером губком эвакуировался.

Я бросился в военкомат. Там тоже никого. Что делать? Видимо, город сдадут. А в институте мое личное дело, где выписка из партбилета и адрес, то есть все шансы попасть в контрразведку белых. Я побежал к Петровым за своим чемоданом. Добрые и перепуганные мои старики стали уговаривать остаться у них.

— Сыночек, Иван Иванович, — говорила Мария Григорьевна, глотая слезы, — документы Мити у нас целы. Мы скажем, вы наш сын. Соседи не выдадут, мы ручаемся. Они хорошие люди. И переждете у нас!

Но остаться я не мог.

Я бросился к вокзалу. Уже вечерело. Гул артиллерийской стрельбы, казалось, приблизился. Уже совсем близко, где-то восточнее строчили пулеметы. Перед зданием вокзала стоял эшелон. Меня к нему не подпустили.

— Назад, назад! Это эшелон Ревтрибунала Второй Конной.

На вторых путях еще эшелон. Я предъявил часовому документы. Он указал мне на классный вагон.

— Вот туда иди. Там начальник эшелона товарищ Турло, — сказал он.

— А кто в этом эшелоне едет?

— Иди, там тебе Турло скажет. — В голосе часового я уловил вроде бы усмешку.

У классного вагона опять часовой.

— Что нужно?

— Мне нужен товарищ Турло. Да кто же здесь едет?

Часовой поднялся в тамбур, открыл дверь и крикнул:

— Тут пришли к товарищу Турло!

В тамбуре появился небольшого роста черноглазый мужчина в галифе, в хромовых сапогах, куртка подпоясана кавказским ремешком. Он внимательно осмотрел меня.

— Что вам, товарищ? — спросил он, глядя в упор на меня.

Держа документы в руках, я поведал, в каком я оказался положении. Он сошел на землю, внимательно посмотрел документы и вернул их мне.

— Помочь ничем не могу. Этот эшелон особого отдела. Работа у нас секретная. Извините, взять не могу вас. — Он полез обратно в вагон.

— Что же мне делать? — Я начинал сердиться.

— Не знаю. — И он скрылся в вагоне.

Я стоял и не знал, что мне делать.

— Товарищ, подойдите сюда! — Из соседнего вагона вышел мужчина в гражданской одежде, лет двадцати пяти. Я подал документы, рассказал, в каком оказался положении.

— А где остальные ваши студенты? — спросил он.

— Не знаю. Институт закрыт. Я ни с кем еще не успел познакомиться.

В глазах его мелькнула улыбка.

— Хорошо, — сказал он. — Я сам студент третьего курса Московского университета. Помогу вам выбраться отсюда. Моя фамилия Борисов. Я начальник Информационного отделения. Напишите на мое имя заявление, что просите принять вас на работу. Пишите в таком духе: враг перешел в наступление, вы считаете, что сейчас не время учиться. Я зачисляю вас письмоводителем при отделении. Должность небольшая, но вернемся обратно, уволиться вам будет несложно…

Что такое военная теплушка на сорок человек, я отлично знал. В ней нары в два этажа, застеленные соломой, чугунная печка, куча угля или ворох дров, запах заношенного белья. И еще запах конюшни. Потому что до тебя в этом вагоне непременно перевозили куда-то лошадей.

Теплушка Борисова выглядела иначе. Стояло шесть кроватей, заправленных по всем правилам довоенного времени. Два настоящих письменных стола, два венских стула. Маленький столик с пишущей машинкой и еще столик с полевым телефоном. Увидев все это оборудование, я понял, что Особый отдел работает и в дороге. Я написал заявление.

Ночью эшелон тронулся, увозя в одном из вагонов бывшего военкома полка, дважды бывшего студента, а теперь письмоводителя Информационного отделения Особого отдела ВЧК Второй Конной Армии.

В вагоне жили и работали еще два сотрудника Борисова: делопроизводитель Фадеев и уполномоченный по фамилии Плаксин.

Откровенно говоря, я тогда совершенно не имел понятия, в чем заключается работа Особых отделов. Когда я был еще секретарем военкома полка, часто получал бумажки, в которых предлагалось срочно сообщить сведения в Особый отдел дивизии. Точно такие же сведения я, случалось, уже передавал в Политотдел дивизии и удивлялся, почему Особый отдел не желает взять их в Политотделе.

— Ты пиши, пиши, студент, — говорил военком, — и ежели не хочешь иметь неприятностей, то в первую очередь исполняй, что требует Особый отдел. А потом уже все остальное.

…Эшелон шел на север от Екатеринослава. Я сидел за столиком, заполнял анкеты. И, заполняя их, я уяснил, куда я поступил работать: в Особый отдел ВЧК, который ведет работу по ограждению Красной Армии от шпионов и контрреволюционеров.

Когда я кончил работу, Борисов просмотрел анкеты.

— Хорошо, — сказал он. — Ложитесь отдыхать.

— А товарищу Турло надо будет представиться? — спросил я.

— Не нужно. Он сам после беседы с вами позвонил мне, посоветовал взять вас на работу к нам в отделение.

Вот так нежданно-негаданно я стал чекистом.

Работа была простая, но утомительная. Во время остановок уполномоченный Плаксин исчезал из вагона и возвращался, принося сводки особых отделов дивизий Второй Конной. Делопроизводитель Фадеев составлял общую сводку. А я переписывал начисто, либо печатал на машинке одним пальцем. По общей сводке составлялся доклад для Особого отдела ВЧК фронта, для Москвы. Если по донесению надо было принимать срочные меры, делались выписки для соответствующих отделений. Выписки тоже на машинке надо было печатать. С утра до глубокой ночи сидел я за столиком. Утомлялся невероятно. Бывало, откинешься от машинки на спинку стула, таким разбитым чувствуешь себя, будто весь день дрова грузил.

Трое суток поезд наш простоял на станции Александрия Херсонская. Плаксин, Фадеев, сам Борисов относились ко мне сдержанно. Все больше расспрашивали о моей прошлой жизни. Из разговоров моих новых товарищей, из сводок я узнал, что произошло в ту ночь, когда екатеринославцев разбудили выстрелы.

К югу от города фронт прорвала донская конница белых. Они захватили Александровск. В районе Александровска хотели форсировать Днепр и ударить с юга на Екатеринослав, который на правом берегу. В то же время они совершили маневр: посадили свою дроздовскую пехотную дивизию на телеги, неожиданным налетом захватили станцию Синельниково, которая восточнее Екатеринослава. Из Синельникова белые могли прорваться к мосту через Днепр. И таким образом отрезать город от Москвы. Но у Синельникова белых выбили через сутки. Операция их сорвалась.

Через трое суток мы вернулись в Екатеринослав. Я подал рапорт об увольнении. Борисов написал на рапорте: «Согласен». Еще нужна была резолюция Турло. Адъютантом у него служил грузин Киквидзе. Я прохаживался в коридоре, ожидая решения Турло.

Киквидзе вынес мой рапорт, улыбаясь, показал резолюцию начальника: «Подшить к личному делу». Я даже оторопел — не отпускают. Киквидзе улыбался.