Историческое высказывание «налогообложение без представительства — тирания» заключает больше смысла, чем принято считать. Речь здесь не о том, какие и как собирать налоги, или на какие цели их тратить. И не о том, что налоги посягают на частнособственнические права и не должны взиматься без согласия собственника. Собственность и доход, в конце концов, — продукт общества и зависят от его структуры. Поэтому они не столь уж частное дело, как утверждают любители этой цитаты. Судя по первому взгляду, она призвана защитить право на собственность, но по сути она устанавливает тесную связь между принятием решения и тиранией. Достаточно вспомнить исходную фразу, в которой нет речи о тирании: «ни одна часть из владений Его Величества не может облагаться налогом без согласия их представителей».
Согласие на взимание налогов — это одно дело, и изначально не большой важности. Но запрещение кому-либо участвовать в принятии решения по глубоко касающимся его вопросам, вызывает чувство беспомощности и подводит человека под тиранию. Человек чувствует тиранию, когда он не в состоянии принимать свободные решения и предпринимать свободные действия. В одни времена это касается денег и собственности, в другие — чувства независимости с правом на свободу мысли, речи и вероисповедания, или, как сейчас, со свободами, все больше вытекающими из страхов или желаний.
Нужно осознать как действительность, что же заставляет человека чувствовать себя под гнетом тирании в том или ином народе, сообществе или группе. Как писал Гегель, «история мира — ничто иное, как прогресс осознания свободы». Очевидно, есть разные уровни этого осознания, в разные времена и в разных странах оно либо заостренное, либо притупленное. Так утверждение о налогах и тирании относится ко времени американской революции, когда вопросы права на собственность были первостепенными для колонистов.
И действительно революции и войны (в том числе и «холодные») возникают именно потому, что внутри общества (или между обществами) сложились разные уровни сознания. Возможно, многое из того, что нас сегодня тревожит, связано с тем, что в одной части мира вопросы борьбы с нуждой преобладают над вопросам свободы мысли, в то время, как в другой части мира экономические проблемы уменьшились настолько, что человек больше думает о свободе передвижения, карьере или смене занятий или же о свободном выражении своих политических или эстетических воззрений.
Решение вопроса, является ли то или иное устроение государства и общества тираническим, зависит в основном от того, насколько его члены обеспечены относительной свободой выбора и свободой принятия решения по основополагающим для их понимания свободы пунктам. При этом можно подумать, что чем больше важных сфер жизни пронизано таким пониманием, тем большего прогресса достигло данное общество. Но, увы, кто будет решать какие сферы жизни важные, а какие нет? То, что одним воспримется как тирания, для другого будет простым неудобством, а для третьего глупым вопросом. И, если сознание свободы варьируется от типов людей и типов сфер свободы, что определяет принятие решения, то чувство автономности зависит от убеждения, что человек может принимать важные решения и поступать так, когда это большего всего требуется.
Если в детстве или в юности кто-то находит этот процесс невозможным по причинам социального или физического плана, то позже трудно будет это изменить, что может повредить, если не разрушить личность человека. Но не все, что вышло хорошо, сперва было легким и приятным. Принятие решения — трудный и рискованный процесс, в силу чего его зачастую избегают, даже там, где в этом нет необходимости. Однако, какими бы давящими не были обстоятельства, у человека всегда есть свобода преодолеет их. И, исходя из этого, человек внутренне смиряется или сопротивляется давлению среды. Да, конечно, в экстремально подавляющем окружении эти внутренние решения могут не привести (или почти не привести) к каким-либо практическим результатам. Поэтому, такие ни к чему не ведущие внутренние усилия человек склонен рассматривать как совершенно напрасную трату сил и, следовательно, отказываться от принятия решений.
С другой стороны, чем больше другие заботятся о чьем-либо благополучии, тем меньше поводов самому трудиться над принятием решений. Таким образом, затруднения с формированием сильной личности испытывают в равной мере как дети, живущие на всем готовеньком, так и сильно заброшенные или обездоленные дети. Многие из них либо склоняются к бессмысленному бунту (против бесцельности или тотальной спланированности их будущего), либо вообще перестают принимать решения, поскольку в их ситуации это пустая трата сил.
Занять позицию — внутреннюю (без явных последствий) или лучше — выраженную в действии — требует усилий. И если это не ведет к полезному результату, то хотя бы к сохранению сил, и так будет до тех пор, пока человек не осознает необходимость поддерживать «осознание свободы». Как было сказано, бессмысленность принятия решений обусловливается либо экстремальными обстоятельствами (когда принятие решения опасно для жизни), либо когда все жизненно важные решения принимаются другими согласно их представлениям о наилучшем благе (будь это родители в детстве или религиозные и государственные власти в зрелом возрасте).
Подобно нервам или мышцам способность принятия решений без постоянного использования атрофируется. В терминах психоанализа это значит, что эта способность собственно не функция эго, а наоборот, его источник, создающий, поддерживающий и развивающий эго.
А раз так, то любой внешний контроль, даже ради блага индивида, нежелателен, когда он слишком сурово препятствует развитию эго, то есть, когда он предупреждает первые шаги в принятии решений, а значит, и первые действия в сферах наиболее важных для развития и сохранения самостоятельности.
В теории это легко, но на практике трудно провести черту, до которой управление чьими-то делами возможно без вмешательства в автономность и вторжения в область личной свободы.
Конечно, эти вопросы имеют универсальное значение для всех времен и культур, но я хотел бы рассмотреть их на примере современности. Наибольшая опасность для развития самостоятельности, возможно, существует именно в наше время, поскольку, чем сложнее становится общество, тем больше нужна личная автономность как отражение большей эволюции «осознания свободы». Кроме того, мы острее чувствуем страдание, когда это сложное общество посягает на нашу внутреннюю и внешнюю свободу, но менее чувствительны к осознанию того, что тщательно разработанная стратегия развития нашего мира делает нас не способными к поиску, нахождению и сохранению этих ценностей, а также к острой боязни их утратить. Общество — это не раб, но и не свободнорожденный. Оба эти состояния зреют в нем одновременно.
Очевидно, что современный западный человек, вполне разумно наделив общество правом в определенной сфере принимать решения за него, позволил управлять некоторыми сторонами своей жизни. Современные технологии, массовое производство, массовое общество привнесли столько ощутимой пользы, так что отказ от них (даже из опасения, что они ведут к утрате самостоятельности) будет равнозначен самоликвидации. С другой стороны, мы доверили многие стороны жизни специалистам, что подталкивает нас отдать им еще больше из того, что еще могло бы сохранить сферу личной свободы.
Это не значит, что современный человек спешит отдать свою свободу обществу, или то, что в доброе старое время он был больше самостоятелен. Речь идет скорее о том, что научно-технический прогресс освободил человека от разрешения такого груза забот, который раньше он нес сам ради элементарного выживания. К тому же сейчас открылось немыслимое раньше количество возможностей. Итак, одновременно существуют: меньшая потребность в развитии самостоятельности, ибо можно выжить и без нее; и наибольшая её необходимость ради возможности самому за себя принимать решения. Чем меньше значимых решений нужно для выживания, тем меньше человек нуждается в развитии способности принятия решений.