Домбровский отнюдь не собирался оставаться в пассивной обороне. И не только потому, что бездействие развращающе влияет на войска, особенно на такие, как Национальная гвардия, где жены приносят солдатам из дому обед и ужин в кастрюлях. Дом-то ведь рядом, ну, как не соблазниться сбегать повидать малышей. Но не это соображение определило наступательную тактику Домбровского. Он считал, что революция должна победить, иначе она будет побежденной. А победить можно только наступая. Огонь победы — лучшая школа для солдат. В победоносных боях Национальная гвардия превратится в настоящую революционную армию.

Домбровский решил прежде всего отобрать то, что потерял Бержере: Аньер, переправы через Сену, мост Нейи, замок Бэкон. Он имел в своем распоряжении всего пять батальонов вместо нужных двадцати. Он выделил из них два, целиком состоявшие из жителей Монмартра. Они показались ему наиболее стойкими. Домбровский сам стал во главе их. Теофилю с двумястами пятьюдесятью людьми он поручил выбить версальцев из замка Бэкон, который господствовал над дорогой Аньер — Курбевуа.

Началось с сильной артиллерийской подготовки. Домбровский не жалел снарядов. Ему удалось подавить батареи и митральезы версальцев. Но не все. И когда 70-й батальон двинулся к Аньеру, его встретил не только ожесточенный ружейный огонь, но и канонада неподавленных огневых точек, поддержанная крепостной артиллерией форта Мон-Валерьен. Батальон дрогнул. Тогда Домбровский обнажил саблю и побежал вперед. Батальон ринулся за ним и стремительной штыковой атакой выбил врага.

Версальцы отступали так поспешно, что не успели разрушить железную дорогу. Домбровский немедленно использовал ее — пустил блиндированные поезда, обстреливая фланговым огнем мост Нейи и Курбевуа. Бегство версальцев на этом участке было всеобщим. Теофиль Домбровский без большого труда овладел замком Бэкон.

Это была блестящая победа. Она произвела сенсацию в Париже. Имя Домбровского было у всех на устах. Раздавались голоса, настаивавшие на том, чтобы вручить ему власть главнокомандующего. Это было разумное предложение, но штаб Клюзере никак на него не реагировал.

Домбровский предвидел, что Версаль предпримет контратаку. Он спешно укреплял Нейи, куда, как он ожидал, будет направлен главный удар.

В штабе Клюзере знали, что версальцы беспрерывно накапливают силы за счет солдат, возвращающихся из немецкого плена. Их армия, возглавляемая Мак-Магоном и Винуа, уже сейчас насчитывала полтораста тысяч человек.

Домбровский считал, что революционный Париж может выставить на первых порах не менее чем стотысячную армию. Для этого нужна четкая организация, быстрота действий, энергичное и умелое руководство. Коммуна, занимавшаяся важными социально-экономическими преобразованиями, в ту пору не вникала глубоко в существо военных дел, поручив их Клюзере, которому тогда еще вполне доверяли.

Весь апрель прошел в наступательных боях. Инициатива принадлежала версальцам.

Домбровский требовал подкреплений. Он посылал депешу за депешей. Он являлся лично к Клюзере. В обещаниях не было недостатка.

— Да, мы пришлем вам людей. Вы получите пушки и инженерную помощь, — не раз заверяли его.

Меж тем победа, одержанная войсками Домбровского, отозвалась не только в Париже, но и в Версале. Там поняли, что в революционном Париже появился настоящий военный, талантливый полководец. Через свою агентуру Тьеру нетрудно было узнать, кто он.

Апрель семьдесят первого года выдался необычайно жарким. Домбровский перебрался в палатку, которую поставили возле штабного дома. Как-то вечером, относительно спокойным — только вяло постреливали на аванпостах да отдаленно ворчала артиллерия южных фортов, — в палатку заглянул часовой и доложил:

— Гражданин генерал, к вам какой-то офицер.

Из-за полога палатки прозвучала польская речь:

— Впусти меня, Ярек. Это я — Каетан.

Домбровский не без досады оторвался от карты парижских пригородов и приказал впустить посетителя.

— Давненько мы не виделись, Каетан, — сказал он, пожимая руку вошедшему. — Где ты, что ты?

Каетан Залеский отстегнул саблю и бросил ее на койку. «Обычная его бесцеремонность», — подумал Домбровский, но не сказал ни слова.

Залеский критически оглядел палатку:

— Бедно, бедно для генерала, — сказал он. — Ну и взлетел же ты, Ярослав. Рад за тебя. Да, рад. Но и встревожен.

Домбровский удивленно приподнял брови. Но Залеский не стал развивать дальше свою мысль.

— Ты спрашивал, где я, — сказал он. — Я ж твой сосед. Командую батареей у Валерия Врублевского. Так сказать, мелкая революционная сошка.

Он захохотал, потом спросил небрежным тоном, так хорошо знакомым Домбровскому:

— У тебя есть что выпить?

— Нет, — сухо сказал Домбровский.

И добавил:

— Слушай, Каетан, ты извини, но у меня сейчас нет времени на болтовню да на выпивки. Так что если у тебя нет ко мне серьезного и притом неотложного дела, то я прошу оставить меня одного.

— Есть, — сказал Залеский.

Он посмотрел на Домбровского с упреком и повторил:

— Есть. Но скажу тебе, Ярек, что со старым товарищем так не разговаривают. Неужели ты не помнишь Константиновский корпус? Ущелье реки Аргун и осаду Веденя? Неужели ты забыл Варшаву и наше восстание? Генеральская звездочка — она ж такая маленькая, а отшибла у тебя всю память.

Домбровский подумал, что, собственно, никогда он в общем не был в восторге от Каетана Залеского, в котором всегда ему чудилось что-то скользкое. Но общие воспоминания, на которые Залеский сейчас навел Домбровского, несколько смягчили его. Все-таки как-никак он знает этого дуралея Каетана с юношеских лет.

Между тем Залеский мялся, говорил что-то неопределенное, внезапно умолкал, потом снова нес свою невнятицу. В конце концов Домбровский потерял терпение.

— Да что ты все вокруг да около? — вскричал он. — Говори прямо: в чем дело?

— Ну, ладно, — решился Каетан. — Ты, конечно, можешь мне не верить. Но у меня есть сведения об ударе, который готовит Версаль.

— А я-то, наивный, думал, что Тьер будет сидеть сложа руки, — сказал иронически Домбровский.

— Не сомневаюсь, Ярек коханый, что твоя разведка тебе донесла. Но что именно?

Домбровский красноречиво пожал плечами, говоря всем своим видом: я только и ждал тебя, чтобы выболтать тебе данные разведки. А на самом деле он заинтересовался словами Залеского потому, что войсковая да и всякая иная разведка покуда работала из рук вон плохо. Пожалуй, один только гражданин Рауль Риго, прокурор Коммуны, человек острого и дерзновенного ума, воплощение революционной бдительности, веселый и беспощадный, прозванный «взрослым Гаврошем», пожалуй, он один может иметь сведения о противнике через немногих перебежчиков. Во всяком случае то малое, что стало известно Домбровскому, он узнал от Риго.

Не выдавая своей заинтересованности, Домбровский с легким вздохом подпер щеку рукой с видом человека, покорившегося необходимости провести скучные полчаса. Это, конечно, подействовало на Залеского, который заговорил торопливо и нервно:

— Все, что я тебе скажу, это точно как «Pater noster».[24] Просто счастье, что мне удалось все это разнюхать. Долг мой как революционера и как твоего друга все это тебе рассказать. Слушай. У Тьера под ружьем сто двадцать тысяч человек.

«А по-моему, сто пятьдесят», — подумал Домбровский, не прерывая Залеского.

— Они разделены на три корпуса, — продолжал тот. — Командуют лучшие генералы: Ладмиро, Сессэ и Дю-Баррайль. Состав корпусов: у Ладмиро и Сессэ — по три пехотных дивизии и по три саперных батальона, у Дю-Баррайля — только кавалерия и три батареи, тоже конные.

Залеский перевел дух и посмотрел на Домбровского: какое это произвело на него впечатление. Но тот не переменил ни позы, ни скучающего выражения лица. А сам лихорадочно думал: «Если это так, то… Но послушаем его дальше…»