Начальник штаба партизанского движения, секретарь Ленинградского обкома партии Никитин, выслушав Шуханова, после небольшой паузы сказал:

— Приветствую ваше решение, Петр Петрович. Но учтите, дорогой мой, идете вы на большое и опасное дело, объясните это каждому, кто захочет отправиться с вами. А желающих много, даже очень много. Берите только добровольцев, но и из них — самых выносливых. Оказывайте предпочтение знающим иностранный язык и родившимся в краях, где предстоит действовать. Вы новгородец?

— Да, но моя жена из-под Гдова. Да и я псковские края хорошо знаю.

— Заместителем берете…

— Бертенева, Якова Вячеславовича, начальника плазового цеха нашего завода.

— Ясно.

Никитин помолчал, думая о чем-то своем.

— Кое-кого я сам для вас подберу. С партизанами связаться вам поможет полковой комиссар Асанов…

Все произошло, как говорил Никитин. И откуда только люди узнали? Просили и даже требовали включить в группу. Особенно настойчив был Михаил Журов, молодой инженер-конструктор, высокий, сухощавый, с бледным лицом и грустными глазами. На заводе Журов работал в конструкторском бюро, которое возглавлял Шуханов. Сюда Михаил поступил после окончания кораблестроительного института.

Во время сентябрьских воздушных бомбардировок Ленинграда под развалинами дома на улице Чайковского погибли мать и сестра Миши. В партийной организации он требовал послать его на фронт. Ему отказали: на заводе не хватало инженеров. В военкомате Журову заявили: не можем, у вас бронь. И вот теперь, узнав, что вернувшийся из госпиталя Шуханов подбирает людей для переброски их к партизанам, Миша неотступно следовал за ним, упрашивал:

— В душе я моряк, на корабле служил радистом. Военное дело знаю. Меня необходимо зачислить.

Шуханов терпеливо доказывал:

— Пойми, Миша, здоровье у тебя не очень… С таким туда нельзя. Здесь тоже фронт. Для тебя на заводе дел хватит. Флот ждет от нас корабли… А группа у нас маленькая, и всех желающих принять не можем.

— Последний раз прошу — примите! — упорствовал Журов. — Если откажете, все равно пойду к Никитину, добьюсь своего. Не беспокойтесь — обузой не стану.

Шуханов молчал. Стоявший поблизости Бертенев смотрел на щупленького инженера, жалел его. «Все равно не отговорим».

Журов словно угадал мысли Бертенева.

— Яков Вячеславович! Очень прошу. Мне необходимо воевать.

Бертенев поддержал Журова. Михаила зачислили запасным радистом и начхозом.

Отбор остальных бойцов прошел довольно быстро. Никитин прислал из резерва пятерых моряков во главе с лейтенантом Алексеем Леповым. У всех немецкие автоматы, на ремне ожерельем — гранаты, «лимонки», пистолеты в черных морских кобурах, финские ножи. Посмотрев на них, Шуханов улыбнулся: «Живые арсеналы».

Лепов с наигранной лихостью доложил:

— Лейтенант Лепов! В прошлом — моряк Краснознаменного Балтийского флота! С августа сорок первого — командир взвода разведки морской бригады. Трижды ранен, одиножды контужен. В данный момент всеми эскулапами признан пригодным к выполнению любых боевых заданий, — Лепов перевел дыхание и указал рукой на остальных: — Тоже балтийцы. Мичман Веселов — мой боевой помощник. Минер Поликарпов. Артиллерист-наводчик Габралов. Артиллерист Ведров. Все мы — псковичи. Там у нас родные в оккупации. Мы — коммунисты, — Лепов улыбнулся. Он был невысок, по-военному строен, глаза веселые, лукавые. — Вот так, товарищ инженер. Альбатросы ждут ваших приказаний.

Лепов чем-то не приглянулся Шуханову: «Несерьезный». А вот Веселов произвел хорошее впечатление. «Секретарем партийно-комсомольской группы изберем его».

— Не мне вам говорить о трудностях, которые ожидают нас, — сказал Шуханов. — Вы и сами о них знаете. Уверен — воевать умеете, но придется еще кое-чему поучиться.

— Это всегда полезно, — согласился Лепов.

Вскоре группа была полностью укомплектована. Под стать леповским альбатросам оказались и еще трое, уже побывавшие во вражеском тылу. Коммунист Сергей Трофимов — с Кировского завода, комсомольцы Иван Кошкетов с «Красного выборжца» и Филипп Летунов с «Севкабеля» — уже партизанили. Ходили по тылам врага и два студента-лесгафтовца — Вася Захаров и Ваня Нилов.

Захаров и Нилов перешли на второй курс института и собирались поехать отдыхать в Крым, и вдруг — война. Оба добровольцами отправились в немецкий тыл. Работали в оккупированных районах Латвии. Вернулись в Ленинград. После короткого отдыха ушли под Кингисепп. А последний раз «путешествовали» по тылам недалеко от Луги. У деревни Набоково Нилов и Захаров похоронил пятерых товарищей, павших в неравном бою. И вот снова, в четвертый раз, готовились перейти линию фронта.

Радистом приняли комсомольца Бориса Креплякова — механика Ленгорпочтамта.

— Для работы в тылу, в-вот, нужна хитрость, смелость и выносливость, в-вот — заикаясь, выдавливал Захаров.

Нилов был несколько разговорчивей:

— Все мы должны уметь драться, владеть и ножом, и кастетом, маскироваться и готовить еду даже из топора.

Партизанскую науку не преподавали в учебных заведениях, она появилась вместе с войной. Ребята из отряда Шуханова изучали приемы силовой борьбы, метали гранаты, «снимали» часовых, даже по два прыжка с самолета сделал каждый.

Жили в институте физической культуры имени Лесгафта. Когда немцы стали приближаться к Ленинграду, весь состав этого института вступил в народное ополчение, а триста его воспитанников вместе с преподавателями перешли линию фронта и совершили немало подвигов.

Теперь в институте готовились партизанские кадры. Отсюда не одна сотня храбрецов ушла во вражеский тыл, но далеко не все вернулись в родной город: одни пали смертью героев, другие, объединившись с местными партизанами, продолжали вести борьбу с оккупантами.

Накануне вылета из Ленинграда Шуханов разрешил бойцам ночевать дома, но категорически запретил говорить родным и близким что-либо об отряде.

Отправились домой и командиры.

Шуханов не спеша шагал по пустынным улицам. Он чуть прихрамывал: рана все еще давала себя знать.

Шуханов открыл дверь и вошел в квартиру. Повеяло запахом былого жилья, когда-то уютного, теплого, родного. Не раздеваясь, сел за письменный стол — огромный, тяжелый, из черного мореного дуба столетней давности. В шутку Шуханов называл свой стол «линкором». На нем все напоминало корабль: чернильный прибор наподобие башни главного калибра, миниатюрный затвор 12-дюймового орудия и рядом маленькая болванка снаряда, макет четырехтрубного торпедного аппарата, набор якорей, корабельные часы в деревянной стойке с дарственной надписью от штаба Балтфлота… На этом столе он делал первые наброски кораблей, которые давно сошли со стапелей завода… Сейчас они стоят, вросшие в лед, в Морском канале, на Неве, и являются неотъемлемой частью блокадного города…

Петр Петрович с грустью смотрел на фотографии жены и детей под настольным стеклом. Задумался, прикрыв глаза. Где-то они сейчас? Аня — вторая жена у Шуханова. Первая умерла на третий год после женитьбы. Несколько лет Петр Петрович был вдовцом. Аня моложе его на десять лет. Ей тридцать пять. Несколько дней тому назад он отправил ее из Ленинграда на самолете. Она на последнем месяце беременности, а с ней еще семилетний Федя и пятилетняя Даша. «Завтра, Анечка, я улетаю в немецкий тыл»…