Карпов был в отличном настроении. Он сообщил, что партизаны восстанавливают в деревнях Лесной республики Советскую власть.

— В ближайшее время преподнесем немцам такую «пилюлю» — подавятся.

Что это за пилюля, Карпов не пояснил, а спрашивать Никита Павлович не решился. «Раз сам не говорит, значит, не положено».

— А что у тебя нового?

Иванов рассказал о встрече с Шухановым.

— Слышал, слышал. Значит, живы и здоровы. Прибыли как нельзя кстати. Народ хочет помочь жителям Ленинграда. Думаем послать продовольствие.

Никита Павлович удивился. «Вот тебе и раз. Мы только прикидываем, а люди уже дело делают».

— Вчера мы тоже об этом судили-рядили. — Он помедлил. — Письмо сочиняли, а Праша и говорит: «Хлеба бы послать».

— Золотая у тебя жена, Павлыч! Мысль благородная. Уверен, все поддержат! Пошлем по деревням агитаторов. Главное, чтобы гитлеровцы не пронюхали. — Александр Иванович помолчал и вдруг засмеялся: — Значит, у вас идею перехватили? Радоваться надо! По-моему, так! А?

— Да уж конечно.

— Вот и хорошо! Ленинградцы пойдут вместе с нами по деревням! Им есть что рассказать! Шуханова пригласи к вечеру, обо всем потолкуем с ним… А сейчас я в Митровскую. Людей в школе собралось много.

— Сходи, сходи, — одобрил Никита Павлович. — Я был там. Сердце кровью обливается…

Карательная экспедиция Креймана сожгла до тла тридцать деревень, уничтожила пятьсот домов, хозяева которых показались им подозрительными. Жгли, грабили, вешали, насиловали. Тысячи женщин, детей и стариков остались без крова. Партизаны разместили их в свободных избах, школах. Туда-то и спешил Карпов.

Под вечер Сащенко привез Шуханова. Никита Павлович проводил его в горницу к Камову.

— Захарушка, принимай!

— Есть принимать, — отозвался моряк.

В полумраке появился Карпов.

— Приятно познакомиться, — протянул он руку, — Карпов Александр Иванович.

— Шуханов Петр Петрович.

Обнялись и по старому русскому обычаю троекратно поцеловались.

Карпов снял шапку, полушубок. В сером свитере из грубой шерсти, стеганых брюках и валенках он походил не то на лесоруба, не то на колхозника, вернувшегося с работы.

— Слышал, добирались с приключениями? — спросил Карпов. — Не удивительно. Прибыли вы как раз в момент наступления дивизии Креймана. Мы узнали о вас лишь несколько дней назад. Все время беспокоились. Да, каратели здесь походили. До сих пор гарью пахнет. Сегодня весь день провел в школе. Там собрались погорельцы. Тяжко смотреть, особенно на ребятишек: оборванные, голодные. — Карпов присел к столу и, ударив кулаком по колену, произнес: — Так бегут фрицы из-под Москвы! Бегут! Ну, и мы не сидим сложа руки. Оружия вот не хватает. Ничего, у фрицев возьмем. Они уже крепко чувствуют на своей спине мужицкую дубину. — Взял со стола листовку, пробежал ее глазами, спросил Камова: — Не залеживаются?

— Где там. Володе только подавай. У него целая армия помощников.

— Эх, как нам нужна печатная машина! — сокрушенно произнес Карпов. — А ведь уже в руках держали. — И Карпов рассказал о печатнике районной типографии Филатове и его друзьях, готовивших похищение печатной машины из районной типографии.

— Задумали мы тут отобрать у немцев печатную машину. Все было на мази, да фрицы пронюхали, Филатову пришлось бежать. А шрифт все же успел вынести. — Карпов помолчал. — Вот спасибо, Камов выручает. Да, а вы ведь знакомы! — вспомнил Карпов. — Захар как услышал вашу фамилию, говорит: знаю Шуханова, только вроде тот инженер-кораблестроитель… Очень мы за вас беспокоились…

Шуханов не сводил глаз с Карпова. «А я тебя представлял не таким. И внешность как будто „маловыразительная“, и бородку, видно, недавно начал отращивать, клокастая она какая-то. Но зато вот глаза… Такие не забудешь».

— С вами, Александр Иванович, я в Ленинграде познакомился, — Шуханов улыбался. — Да, да.

— Запамятовал. Когда же?

— Заочно… Журналист Антон Захарович Лукин познакомил. Он и о вас, и о других товарищах, оставшихся в тылу, рассказывал. Если, говорит, встретите, передайте сердечный привет.

— Жив курилка! Хороший газетчик, принципиальный. Хотя крови он мне попортил. Однажды так распушил меня — страшно вспомнить! Сергей Миронович на беседу вызывал. А написал все правильно… Жаль, больной он, язва у него. Сейчас в Ленинграде и здоровые умирают. Как он там?

— Держится…

Шуханов достал из кармана пакетик, показал Карпову видавший виды кусочек хлеба.

— Дневная норма рабочего, — тихо сказал он.

Александр Иванович бережно взял грязноватый ломтик, на руке прикинул его вес, понюхал, еще раз посмотрел и передал Камову.

— Д-а-а-а. — Карпов поднялся. — Надо как можно быстрее послать в Ленинград продовольствие.

— Каким образом?

— Сами еще не знаем, — признался Карпов. — Колхозники предлагают обоз снарядить… Хочу с вами посоветоваться.

Шуханов с восхищением смотрел на Карпова.

— Нам, Петр Петрович, нужны агитаторы, — продолжал Карпов. — Ваших людей пошлем по деревням. Рискованно, конечно, но необходимо! Пускай расскажут о героях Большой земли и, главное — о Ленинграде. Люди хотят знать правду и лучше всего, если они узнают ее от очевидцев. У вас только один кусочек этого хлеба?

— Да. Моя последняя дневная норма.

— Таким бы «первоисточником» снабдить каждого агитатора! Впрочем, и простые слова дойдут.

— Вся наша группа поступает в полное ваше распоряжение, Александр Иванович.

— Завтра же отправимся в села, чтобы отправить ленинградцам обоз не позже, чем через неделю.

Алексей Тимофеевич Воронин — мой земляк, друг детства. Он бывалый моряк-балтиец, герой Отечественной войны, кавалер двух боевых орденов и шести медалей. Воронин говорит, что громил врага на воде и на земле и завершил свой боевой путь в Кольберге.

От него я услышал эту историю с катером «308».

— Неужели так все и произошло, Алексей Тимофеевич?

— А то как же! — воскликнул он. — Тимошку Кочетова я отлично знаю. Очень он тяготился должностью посыльного. А на катере «308» я сам бывал не раз. Смелые там были ребята. Все в бой рвались, а им приходилось перевозками всякими заниматься… А Тимофей Кочетов помог им отличиться в бою.

И вдруг у меня мелькнула мысль: «Может быть, Кочетов и Воронин — одно и то же лицо?» Мне было известно, что некоторое время и Алексей Тимофеевич также выполнял обязанности рассыльного. Боевые награды он получил, наверное, позже. Однако это только догадка.

История с катером «308» мне понравилась, и я решил о ней написать.

Рассыльный Тимофей Кочетов, молодой матрос с добродушным веснушчатым лицом, сидел на ящике с гранатами и, облокотясь на пулемет, рассеянным взглядом смотрел то на торчавшую из воды трубу затонувшего парохода, то на катер, медленно подходивший к причалу. Катер-тихоход, закоптелый, громыхая и отчаянно дымя, наконец, встал к стенке.

— Ну и посудина у вас, товарищ мичман, — недовольно сказал Кочетов, спрыгнув на палубу катера. — Как наш штабной самовар. Пыхтит, кряхтит, а все ни с места. Битый час жду, чуть не заснул. А у меня каждая минута на учете, сами знаете…

— Еще бы не знать! — ответил командир катера, рослый, плечистый красавец моряк, насмешливо посматривая сверху вниз на неказистого Кочетова. — Ну выкладывайте, какие новости?

— Ишь канцелярист! — с обидой вмешался в разговор высунувшийся из люка моторист. — Не приучится, как вести себя на порядочном корабле, а тоже — в критику… Опять наследил на палубе, каждый раз после тебя приборку делай.

Мичман резко повернулся, но голова моториста уже нырнула обратно, и только из-под палубы доносилось невнятное ворчание. Усмехнувшись и покачав головой, командир снова обратился к посыльному:

— Слушаю.

— Старший лейтенант приказал перевезти боезапас на остров, — Кочетов на секунду замялся, с трудом припоминая мудреное название, и скороговоркой выпалил: