— Намерены пойти с нами — спросил он, приветливо улыбаясь. — Мне звонил адмирал… Рекомендую поближе познакомиться с работой торпедистов. Особенно обратите внимание на главного старшину Корнева.

— Но он ведь акустик?

Сатников смотрел в окно на бухту. Там в кильватере шли две подводные лодки.

— Во время войны был акустиком… Но я его застал уже торпедистом. Большой специалист и единственный участник Отечественной войны.

Задребезжал телефон. Офицер снял трубку и, сказав «есть», поднялся.

— Адмирал вызывает, — произнес он уже на ходу. — У нас будет время, поговорим в море. Выходим в двадцать четыре ноль-ноль…

Берега Заполярья на редкость однообразны: всюду высятся каменные громады, где птицы устраивают свои базары. Только опытный штурман свободно разбирается в этом однообразии, и по приметам, одному ему понятным, дает точное наименование береговым очертаниям.

Стоял июнь, но за 69-й параллелью не чувствовалось лета. Недавно прошел снежный заряд, и берег выглядел по-зимнему. Белел и мостик нашей лодки, словно на него набросили огромный маскхалат. Ветер гнал с океана встречную волну, отчего нос корабля то и дело зарывался, и кружевная серебристо-серая пена мыла палубу.

Некоторое время мы шли вдоль берега, а затем резко повернули в море и скоро погрузились в его пучину. Командир лишь на несколько секунд поднимал перископ, осматривал горизонт. По данным разведки, «неприятель» в 23.00 покинул базу К., намереваясь нанести торпедно-артиллерийский удар по главной базе Северного флота. Соединению подводных лодок приказано занять боевые позиции в пункте Н. и атаковать «неприятельскую» эскадру.

Уже больше часа ходили мы под водой. И вот настало время торпедной атаки. Сатников, словно маг-волшебник, колдовал около перископа, вращая его то вправо, то влево, отдавая краткие, отрывистые приказания.

Мне хотелось посмотреть на Корнева, но сделать этого нельзя: отсеки задраены.

Командир решил стрелять залпом из двух торпед. После выстрела лодка пошла на погружение. Я обратил внимание, что стрелка глубомера проскочила цифру, которая в годы Отечественной войны считалась критической, и, не останавливаясь, передвигалась дальше. Над нами грохотали взрывы. Это «неприятель» бросал глубинные бомбы, и командир то и дело менял курс.

Когда акустик доложил, что наверху тихо, Сатников негромко сказал:

— Товарищ мичман, всплывайте потихоньку на перископную.

Матрос-электрик включил рубильник, и перископ поднялся. Командир прильнул к окуляру, внимательно осмотрел горизонт и, убедившись, что все спокойно, дал звонки к всплытию. Он первым вышел на мостик. Сверху по переговорной трубе отчетливо слышна его команда. Лодка, раскачиваясь на волнах, совершала какой-то сложный маневр и шла не носом, а кормой. Мне даже показалось, будто правый борт коснулся чего-то твердого: не то железа, не то камня. Последовал приказ: «Стоп машины».

Поднявшись на мостик, я был изумлен: над рубкой свисала огромная серая скала, прикрывая нас, словно шатром; корма ушла в темный тоннель, а нос прижался к берегу, обросшему карликовыми березками. «Отважный капитан Немо со своим „Наутилусом“, по всей вероятности, прекрасно чувствовал бы себя в этом величественном гроте», — подумал я и сказал об этом командиру.

Сатников улыбнулся:

— Этот ангар сама природа создала. Сейчас он нам верную службу сослужит. «Противник», потеряв от наших торпед миноносец, несомненно вызвал авиацию. Но разве летчики догадаются, что мы влезли в эту пещеру? А если догадаются, тоже не страшно, мы можем прямо на месте погрузиться и уйти куда хотим. Под килем — тридцатиметровая глубина.

Командир разрешил матросам, соблюдая очередность, покурить и подышать свежим воздухом. Веселые, озорные, подтрунивая друг над другом, на мостик стали выходить трюмные, электрики, рулевые.

Грот всем понравился. Появился Александр Корнев, потопивший «вражеский» миноносец.

— О! Подземное царство! — воскликнул Федор Чуркин. — Сюда, видно, сам Нептун ходит на свидания к морской царевне. Хорош бережок, только зелени нет. А денек-то совсем не полярный.

Погода разгулялась. Солнечные лучи играли на пенистых холодных волнах, серых скалах, с вершин которых уже успел стаять недавно выпавший снег.

Корнев вдруг воскликнул:

— Знакомые места! Смотрите, товарищи, наверх.

Мы подняли головы. На потолке грота отчетливо было выведено белилами: «Смерть фашистам! Да здравствует непобедимый советский народ!»

— Уж не тут ли, Александр Иванович, вы богу душу чуть было не отдали? — попытался сострить Чуркин.

Но Корнев не ответил. Он стоял, глубоко затягиваясь дымом папиросы и, видимо, вспоминал что-то давно минувшее.

— Близ этих скал мы и завершили войну. — Корнев потушил папиросу, улыбнулся. — Здорово мы тогда поработали. Наша армия добивала гитлеровцев в Норвегии, и они драпали оттуда без оглядки. Горячее было время… Только мы вышли на позицию, командир глянул в перископ, — командовал лодкой Герой Советского Союза Иосселиани. «Торпедная атака!» — крикнул он. Огромный, тысяч на десять водоизмещения транспорт пустил ко дну. Походили немного под водой, поднялись под перископ. Опять атака. Так мы и послали к праотцам, два транспорта и один танкер… Бомбили нас сильно, только безуспешно. Командир отвел лодку от ударов бомб и поставил вот в этот грот. Фашисты так увлеклись бомбежкой, что даже не заметили появления наших штурмовиков. Мы их вызвали по радио.

Лицо Корнева снова стало грустным.

— Жаль, что Вася Мухин не видел, как мы уничтожали гадов. Отомстили и за него, моего кореша, и за друзей, что погибли в студеном море. За всех наших отомстили…

— Сигнальщики! — крикнул Сатников. — Внимательно следите за морем и воздухом!

А главный старшина вспоминал минувшее.

…Группа наших моряков шла за границу на попутном, английском транспорте. Им предстояло высадиться в одном из портов Англии, принять там кое-какое вооружение и снова вернуться на Родину.

Была весна, но погода стояла холодная, С хмурого, облачного неба сыпал мокрый снег. Штормило. Подводные лодки гитлеровцев подстерегали проходившие торговые суда, которые в районе Мурманска следовали под охраной советских боевых кораблей и авиации, а затем поступали под опеку англичан…

Транспорт, на котором шел Корнев и его друзья, от прямого попадания вражеской торпеды переломился пополам и быстро затонул.

Корнева отбросило далеко в море. Поблизости оказалось дерево, за которое он и ухватился. Осмотревшись, заметил своего дружка Васю. Лучшим торпедистом соединения считался Мухин, а какой был весельчак, как он играл на баяне, как умел задушевно петь!

— Вася, держись! Держись, дорогой! — закричал Корнев.

Над безбрежным морем катились холодные волны… Слышались русские и английские слова, взывавшие о помощи. А Мухин молчал. Корнев, напрягаясь, повернул тяжелое дерево, толкнул его вперед, поплыл за ним и, когда до Мухина было уже совсем близко, опять позвал друга, но тот не отзывался. Что бы это могло значить? Почему молчит Вася? Корнев поднял один конец дерева, а другой подвернул под живот товарища. Мухин схватился обеими руками и так грузно навалился, что дерево начало погружаться. Корнев понял: двоих оно не выдержит.

— Вася, Васек!

Не получив ответа, подплыл поближе, нащупал рукой какой-то предмет — то был Васин баян, подарок новосибирских колхозников лучшему торпедисту Северного флота. Перед взрывом Вася играл «Вечер на рейде», а ребята пели, подпевали им и английские матросы.

Над Северным морем горел неугасающим сероватым светом полярный день. «Неужто суждено нам с тобой, Вася, погибнуть в этой проклятой зыби… Жить, жить!».

— Тону-у, — раздался едва слышный хриплый голос Мухина. — Саша-а-а-а, дорогой, спаси!

— Я здесь! Держись, друже! — тормошил Корнев товарища, сам едва двигаясь. — Отвечай же, Вася!

— Я ничего не вижу… Прощай-й!..

Корнев приподнял Васину голову и все понял: лицо друга обгорело.