На камбуз заглянул боцман, явно чем-то расстроенный.

— Нет ли чего-нибудь кисленького? — обратился он к Максименко.

Николай налил стакан клюквенного морсу и, подавая, спросил:

— Что там? Чуть всю солянку на плиту не вылил.

— Что там солянка?! — махнул рукой Лавренко, — «Противнику» показали себя. Матрос Сафронов подвел, подчиненный мой. Случись такое во время войны, плохо бы нам пришлось.

Заглянув на камбуз во второй раз, боцман рассказал о случившемся. После долгого плавания в подводном положении вахтенный командир решил всплыть под перископ и осмотреть горизонт. Стоявший у горизонтальных рулей Иван Сафронов на какой-то миг запоздал доложить, что корабль с дифферентом на нос продолжает всплывать. Взглянув на глубиномер, вахтенный обнаружил: лодка проскочила заданную глубину. Он быстро приказал принять балласт в уравнительную цистерну. Но момент был упущен. Катера дозора «противника» успели обнаружить лодку. Началось преследование. В море полетели «глубинные бомбы». С трудом удалось оторваться и уйти на глубину.

Плавание продолжалось в тяжелых условиях, в обстановке, предельно напоминавшей боевую. Командир усложнял задачи. Вдруг гас свет. Лодка погружалась в темноту. Электрики включили аварийное освещение, быстро находили и устраняли повреждение. В результате попадания «глубинной бомбы» «противника» в прочном корпусе образовалась течь, и забортная вода хлынула внутрь.

Трюмные под руководством мичмана Алексея Ильина мастерски заделывали «пробоину», спасая корабль от угрозы потопления.

Кок делал все, чтобы хоть как-нибудь облегчить положение подводников. Стойко неся бессменную вахту, он вкладывал в свое дело весь талант. Варил густые жирные борщи, солянки, готовил вкусные котлеты, пловы, угощал моряков бисквитами, пончиками, поражая их своей изобретательностью.

Как-то после обеда Николай вошел в кают-компанию и поставил на стол блюдо, покрытое белоснежной салфеткой. Поставил, но не ушел. Хотелось посмотреть, какое впечатление произведет его сюрприз.

Командир снял салфетку.

— О! Вот это да!

На столе красовался торт, сделанный в форме подводной лодки, с рубкой и перископом. Все было, как на настоящей лодке, даже бортовой номер и флаг на корме.

— Произведение искусства, — заключил врач.

— Молодец, Максименко, — похвалил командир. Он отрезал первый кусок и протянул Николаю.

После успешного выполнения учебного задания корабль возвращался в родной город. Во время медицинского осмотра Максименко с удовлетворением узнал, что все участники похода прибавили в весе. «Значит, еду я готовил питательную», — заключил он.

А вот сам Николай похудел. Сбавил в весе и еще один член экипажа — командир корабля.

— Выходит, что мы с вами, товарищ Максименко, больше всех трудились да о делах заботились, — улыбаясь, заметил командир.

Кок даже покраснел от похвалы.

А спустя некоторое время на флот пришла радостная весть: Президиум Верховного Совета СССР наградил орденами и медалями многих участников плавания. В числе награжденных был и Николай Максименко.

Вручая награду, командующий флотом крепко пожал руку Николаю и сказал:

— Вы настоящий моряк. Отлично знаете свое дело. И о людях заботитесь от всей души.

В этот день Максименко с особенным теплом вспоминал своего старого инструктора мичмана Петровича, который научил его любить труд повара и маленькую, быть может, и не очень героическую должность.

После стрельбы меня опять вызвал старший лейтенант Виалетов.

— Так в чем же дело, старшина?

— Ума не приложу, что происходит с Флейтазаровым…

— А вы побольше старания приложите. Весь взвод назад тянете.

— Теорию он знает. Прицеливается правильно. А пули…

— А пули летят за молоком?

— Да, мимо мишени.

— А надо, чтобы пули шли в цель. Сами его учите. Возьмите в помощники Кузовлева.

Матрос Кузовлев — земляк и друг Флейтазарова. Я разыскал его в Ленинской каюте. Вместе с членами редколлегии он готовил очередной номер стенной газеты.

Вышли мы на улицу. Морозец приятно пощипывал щеки. Сухой снег поскрипывал под ногами.

— Как вы думаете, что мешает Михаилу хорошо стрелять?

Кузовлев замялся и после некоторого молчания вдруг спросил:

— Разрешите, товарищ старшина, говорить откровенно?

— Конечно.

— Только пусть это будет между нами. Секрета, конечно, нет, но, если узнают в отделении, будут смеяться. А чего тут смешного? Неприятно, когда над слабостью человека потешаются.

Меня немножко раздосадовало такое длинное предисловие, но я не подал виду. Раз, думаю, сам пришел советоваться, умей спокойно выслушивать.

— Номер ему мешает.

Я не понял: какой такой номер?

Между тем Кузовлев невозмутимо продолжал:

— В этом я твердо убежден. Нехорошо такое думать о друге, но именно в этом дело.

— Ничего не понимаю, — признался я. — О каком вы номере говорите.

— У Флейтазарова карабин 13–13–13. Понимаете?

— Ну и что же?

Я так громко расхохотался, что проходившие мимо мае матросы замедлили шаг. А Кузовлев с явной обидой заметил:

— Ничего веселого в этом нет…

— Как это вам на ум этакое пришло, товарищ Кузовлев? Выкиньте из головы чепуху!

— А вы все же присмотритесь к Флейтазарову, — настаивал на своем Кузовлев. — Очень прошу…

— Хорошо. Только я начну с прицеливания. Потренируемся с ним на станке. Вы мне в этом поможете. Флейтазаров должен стать хорошим стрелком.

— Я тоже так думаю.

Кузовлев ушел выпускать стенную газету, а я еще некоторое время стоял на морозе и размышлял. Никак не укладывалось в моем сознании то, что я сейчас услышал. «Рассказать об этом Виалетову или не надо?» Я понимал, что подобное нельзя скрывать от командира, но мне очень уж не хотелось выслушивать упреки: вот, мол, нашел старшина объективную причину и прячется за нее, как за броневой щит. Еще на смех поднимет.

Все же я пошел к Виалетову. Несмотря на позднее время, офицер был у себя. Выслушал он внимательно, не смеялся и ни в чем меня не упрекал. Посоветовал настойчиво тренировать матроса.

— А потом мы с вами произведем один опыт. И если он оправдается, значит, Кузовлев прав.

На следующий день я приступил к делу. Первый вечер посвятил теории. Тут матрос оказался молодцом. В тире получалось хуже. Не ладилось с прицеливанием. Вернее, с моментом выстрела. Матрос дергал спусковой крючок, сбивал мушку, и пули шли мимо цели.

— Итак, мы установили одну из причин ваших неудач, — сказал я. — Теперь давайте поменяемся местами. Следите за мной внимательно, привыкайте спокойно производить выстрел.

Флейтазаров брал карабин, стрелял, а пуль в мишени не оказывалось. Снова мы менялись местами, но результат был один и тот же.

В свободное от учебы время занимался с другом и Кузовлев. Ежедневно старший лейтенант Виалетов интересовался результатами «подтягивания» Флейтазарова и каждый раз говорил:

— Продолжайте, старшина, тренировки.

Стрелять Флейтазаров стал лучше, но все же ему было далеко до остальных.

Однажды старший лейтенант вызвал меня и матроса Кузовлева.

— Завтра я пойду с вами в тир, — сказал он. — Проверим, чему вы научили Флейтазарова. Вы тоже будете стрелять, товарищ Кузовлев.

После многих дней настойчивых тренировок Флейтазаров держал экзамен. Получив патроны, два матроса вышли на огневую. Вот лежит Кузовлев. Он словно замер, сросся с карабином. Я был уверен, что все пули он пошлет в мишень. Рядом — Флейтазаров. Он долго двигает ногами, рука неуверенно держит оружие. «Да, еще далеко до ажура», — думал я, поглядывая на старшего лейтенанта. А тот, стоял в стороне и, казалось, думал не о стрельбе, а о чем-то другом.

Оба матроса выпустили положенное число пуль, по команде поднялись и побежали к мишеням. «Поменяйте местами карабины», — шепнул мне старший лейтенант и пошел за матросами. Скоро я присоединился к ним. Как и полагал, у Кузовлева — все пули в десятке, а у Флейтазарова — только одна пробоина в единице, остальные пули ушли в песчаную насыпь.