Лесник сидел мрачнее тучи. Лицезрение обнаруженных в квартире рок-музыканта аксессуаров и ускоренный просмотр двухчасового видеофильма, запечатлевшего страшную смерть и не менее страшную посмертную судьбу Тани Комаровой, – вызвали у Лесника простое человеческое желание: пообщаться с Фаготом в спокойной обстановке. В укромном подвальчике с хорошей звукоизоляцией. Пусть даже и без подходящего инструментария, пусть даже с голыми руками… Желание было неосуществимо – ввиду смерти музыканта. И Леснику – не совсем, впрочем, логично, – хотелось добраться до убийцы Фагота, подарившего тому лёгкую смерть…

Юзеф на своём веку крови повидал куда больше. И беспощадная логика ему никогда не изменяла. Леснику обер-инквизитор не сказал ничего, но в результатах обыска его зацепил лишь один ключевой момент. Ключевой в полном смысле слова – на связке, найденной среди вещей Крокодила, оказались два ключа от машины. Плюс два от квартиры. И все. Ещё одного – маленького, нестандартной формы – не было. Ключа от персика.

– Однако кое-что имеет отношение и к нашим делам, – продолжал обер-инквизитор. – Ты отметил два фрагмента записи? Он аккуратненько вскрыл череп и изъял содержимое. Отложил в сторону. Потом точно так же поступил с брюшной полостью. И все извлечённое никак дальше не использовал. Выводы?

– Приготовил для клиентов? – с надеждой спросил Лесник. Перспектива встречи с покупателями кровавого товара моментально вывела его из прострации.

– Точно так. И одна клиентка – Де Лануа. Но вот мозги… Должен быть как минимум ещё один заказчик. Настоящий Мозговед. Тенятник. Далее. Съёмки велись двумя скрытыми в стенах камерами, в автоматическом режиме. Одну из них грубо выковыряли из стены – совсем недавно. В квартире следы обыска, которые даже не удосужились замаскировать. Кассета осталась одна. А видеотека у музыканта должна быть куда обширнее. Плюс не слишком дружественный визит к ясновидящей… Зачем к ней заявился наш «икс»? Не за кассетами ли, на которых запечатлён и он? Принимающим свежий товар? Твоё мнение?

Лесник не успел ничего ответить.

На улице – скрип тормозов, тут же – тяжёлый топот ног. Дверь распахнута с грохотом. Звуки короткой схватки. Истеричный вопль: «Всем лежать!! Мордой в пол!! Лежать, бля!» Топот быстро приближался к студии Фагота, где сидели инквизиторы. Юзеф нахмурился, Лесник нащупал в кармане «Сентинел».

Голос из коридора: «Вы бы там не дёргались, ребята… А то сами знаете, при попытке к сопротивлению…» Спокойный, уверенный голос, но нотка торжества прорывается.

Голос майора Канюченко.

Дела минувших дней – IX.

Смута

Борис Годунов прикончил детище Грозного, Святую Расправу, так же, как и делал все остальное – интеллигентно, без крови.

Мягок был первый всенародно избранный царь Земли Русской. И крови не любил – вдосталь хлебнул в опричнину. Грозный резал боярские роды под корень. Годунов запрещал боярам жениться – сами, мол, вымрут.

Ещё в регентство Бориса набольших царёвых слуг из Расправы разослали вторыми воеводами в дальние крепостцы и остроги, младших служек разверстали по стрелецким полкам. Даже Гаврилу Ртищева, ставшего главой Святой Расправы и с давних опричных времён ненавидимого Годуновым, на смертную казнь не осудили. Правитель приказал бить кнутом и навечно сослать в Пелым. («Навечно» – в те времена не значило надолго. До скорой голодной смерти в холодной земляной яме… Но – умирали как бы сами. Данный при венчании на царство обет: не казнить, – Борис исполнял.) Впрочем, до Пелыма Гаврилу не довезли. И кнут по его спине не прогулялся. Экс-инквизитор сбежал, удавив трех своих стражей и неведомым способом разомкнув оковы…

Но Инквизиции не стало. Снова не стало. И никакая другая организация ей на смену не пришла. Хватит, дескать. Устал народ от казней. И началось…

Вновь, в который раз, появились якобы давно уничтоженные волхвы. Полилась кровь жертв на алтари почерневших идолов. Ведьмы колдовали сначала с оглядкой, потом смелее и смелее – и к середине царствия Бориса никого не удивляло лето без единого дождя или снегопад в июле. Урожаи пропадали на корню.

Голод не заставил себя ждать. Страшный, лютый. Снова люди пожирали своих мёртвых. И не всегда – уже мёртвых. Доведённый до отчаяния народ был готов пойти за кем угодно. И этот кто-то нашёлся.

Царевич Димитрий.

Сын царя Иоанна Васильевича.

Или – вор, самозванец, беглый монах Лжедимитрий…

И то, и другое было верно лишь отчасти. Тело убиенного в Угличе царевича мирно лежало в гробу, но самозванцем Лжедимитрий не был – действительно ощущал себя сыном Грозного: помнил мать, Марфу Нагую, помнил все своё детское окружение, все ребячьи забавы и игры… Последующие десять лет были подёрнуты для наречённого Димитрия как бы туманом не то беспамятства, не то болезни.

Обряд Наречения (или квазиреинкарнации) проводил в Сандомире Гаврила Ртищев при помощи двух монахов-иезуитов, чьих имён история не сохранила. И ещё несколько страшноватых обрядов успел исполнить бывший инквизитор…

Дальнейшее хорошо известно: триумфальный въезд в Москву Самозванца, краткое его царствие и убийство, и второе Наречение, неудачное (от Гаврилы Ртищева братья Мнишеки к тому времени поспешили избавиться)…

[Справедливости ради надо сказать, что Лжедмитрий III, он же Псковский вор Сидорка, к опасным играм с реинкарнациями отношения не имел. Ремесло детей и прочих родственников Ивана Грозного оказалось весьма заманчивым для авантюристов и прохиндеев…]

А потом Россию закружил кровавый водоворот Смуты, с каждым витком набирая силу, вовлекая все новых людей… Как остановить смертельную для страны круговерть? – задумывались многие, и никто не находил ответа. На смену убитым самозванцам приходили другие, пламя мятежей докатилось до самых окраин и снова возвратилось к столице – с утроенной силой. Казалось, люди сошли с ума. Их можно было убить, но никак не получалось образумить.

Среди немногих, понявших, что сталь огня не погасит, был боярин Семён Васильевич Прозоровский. Он воевал, насмерть рубился с тушинцами, отбил литовцев от Дорогобужа – и одновременно встречался и говорил с мудрыми старцами из Троицы и других мест, рылся в ветхих пергаментах монастырских хранилищ… Из этих встреч, и разговоров, и разобранных смутных пророчеств рождалось понимание – нужны люди, способные сразиться с нахлынувшей бедой не только огнём и булатом… Нужна Инквизиция.

Все кончилось в 1614 году – быстро и разом. Вчера ещё полыхал пожар от края до края страны – и все прекратилось. Хоть и бродили по лесам отчаянные ватаги шишей, и топтали русскую землю копыта конницы Лисовского, и король Сигизмунд запоздало требовал московский престол для своего сына… Но кончилось всё. Люди убивали друг друга уже по инерции, по привычке, с удивлением: зачем? для чего? что произошло со страной и с нами?

Все изменила одна триединая жертва, принесённая той зимой. Мужчина, женщина и ребёнок.

…Казнить казачьего гетмана Заруцкого, невенчанного мужа царицы Марины, вчера ещё на полном серьёзе решавшего, кому носить шапку Мономаха, призвали самого ката Егорушку – первой руки заплечных дел мастера. Тот ведал кнутом и плахой при Годунове и Димитрии, при Шуйском и Семибоярщине, при Гонсевском и вождях ополчения – палачу политические пристрастия не положены.

…Егорушка ласково и нежно пробежался кончиками пальцев по белому, свежевыстроганному острию кола – рот ката сладострастно приоткрылся, капелька слюны повисла в уголке губ. Что-то не понравилось Егорушке – нахмурился, ощупывая невидимый глазу изъян, вытащил кривой, бритвенно-острый нож, подровнял-подправил, кивнул удовлетворённо, нагнулся к распластанному на животе гетману, не глядя протянул руку. Подручные торопливо подали деревянную кувалду…

…Ивана Дмитриевича «Воренка», сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II, повесили в тот же день на Боровицких воротах. Веса тщедушного тела четырехлетнего мальчика не хватало, чтобы затянуть как следует петлю. Умирал «царевич» мучительно и долго.