И если территории германских княжеств, до сих пор не пришедшие в себя после похода Генриха VI, пребывали в молчании, то Английское и Французское королевства, Фландрия, Нижние земли просто бурлили. От берегов Северна, рассекающего скалы и холмы Уэльса - до солеварен Безансона, от портовых причалов Гента - до бурных потоков Гаронны, буквально все пришло в неясное еще пока, но все убыстряющееся движение. В кузницах ковались тысячи запасных подков, шорники шили седла и упряжь. Воины упражнялись во владении мечом и прочих благородных искусствах. Вот-вот ожидалось наложение запрета на рыцарские турниры, дабы во время состязания не был ранен или убит кто-либо из будущих крестоносцев.

Маляры заново выкрашивали щиты, заодно соревнуясь между собой в украшении доспехов и шлемов будущих защитников Гроба Господня. Несомненно, слава благородного кабальеро Санчо Мартина, доблестного участника третьего похода, направляла их фантазию в поисках все более совершенных и неожиданных элементов военного дизайна. Ведь минуло уже почти два десятилетия, а рассказы о зеленом жилете пылкого испанца, равно как и его шлеме, украшенном отростками оленьих рогов, до сих пор будоражили воображение мастеров кисти, резца и клея. Служа образцом творческого подхода к обыденному, казалось бы, делу. Кто-кто, а уж они-то хорошо понимали чувства сарацинских витязей, кои, если верить хронистам похода, "мчались к нему, скорее чтобы посмотреть на необычное украшение, чем ради других причин".

Мальчишки, забыв о привычных забавах, расстреливали снежками злокозненного Салладина, скатанного тут же из свежевыпавшего январского снега. Каждое удачное попадание сопровождалось теперь не только радостными воплями сорванцов, но и веселой песенкой. Ее совсем недавно сочинил благородный трубадур Гаусель Файдит, но казалось, она звучит уже буквально из каждого окна:

Кто ради дел святых

Искал чужих краев,

За гробом ждет таких

Прощение грехов.

Песенку подхватывали прохожие, и она радостно неслась от улицы к улице, от квартала к кварталу...

А уличные кукольные представления, повествующие о поклонении младенцу Иисусу языческих королей! Тех самых, ну, которые маги. Каспар, Мельхиор и Валтасар, что пришли с дарами в Вифлеем! Даже само название святого города, казалось, звучало в этом году особенно значительно и многообещающе.

А проповеди благочестивого Фулька из Нейи! Их передавали буквально из уст в уста те несчастные, кому не посчастливилось услышать святого отца вживую. Зато счастливчики, что удостоился лицезреть пылкого кюре, могли рассказывать об этом с законной гордостью. Ибо, его слова, как острые стрелы пронзали сердца грешников, исторгая из них слезы раскаяния. Воистину, где бы ни появлялся этот красноречивейший из проповедников, везде его принимали с величайшим почтением, как ангела Божия.

Впрочем, едва ли сегодня можно было от него услышать хоть мельком то, что еще вчера составляло славу святого оратора. Осуждение грешников, особенно неверных жен и ростовщиков, осталось далеко в прошлом. Сегодня же категорически другие материи служили благочестивому Фульку источником творческого вдохновения. Муки оставшихся без помощи в Святой Земле христиан, надругательства неверных над святыми реликвиями и Гробом Господним - вот что привлекало теперь к речам вдохновенного каноника все новые и новые толпы слушателей. Они стекались к нему отовсюду - богатые и бедные, знатные и простолюдины, старые и молодые, бесчисленное множество людей обоих полов. И радостно принимали из рук его знак Святого Креста, что скоро, очень скоро поведет их в Святую Землю.

Тибо Шампанский и Луи Блуаский, Симон де Монфор и Рено де Монмирай, Бодуэн Фландрский и его брат Анри, Гуго де Сен-Поль и Этьен Першский... Имена эти и других кавалеров, баронов и рыцарей, смелых и доблестных воинов переходили из уст в уста. Нет, в их решении никто не сомневался. Спорили о том, кто из них примет крест первый? О том, когда это произойдет? О том, какое количество ратников сможет привести с собою каждый из вождей будущего похода? И лишь одно не вызывало ни споров, ни сомнений у разгоряченных выпитым посетителей многочисленных кабачков, трактиров и иных заведений средневекового общепита - кто возглавит войско? Оно и понятно - кто как не герой Мессины и Кипра, Аккры и Иерусалима, кто кроме Ричарда Плантагенета может стоять во главе столь славного, могущественного и благородного воинства!

А между тем, дело как-то очень быстро начало перетекать во вполне практическую плоскость. Появившаяся еще в декабре папская булла "Graves orientalie terrae" твердо и недвусмысленно требовала от клира не столько молитв, сколько денег. Одной сороковой частью своих доходов должны были поступиться приходские церкви и монастыри, аббатства и епископства во всех уголках христианского мира. "Если крестоносец не может оплатить путешествие, вам надлежит обеспечить ему достаточную сумму из этих денег, получив от него клятвенное заверение, что тот останется в восточных землях для их защиты не менее, чем на один год или более продолжительное время - в зависимости от размера субсидии", - такие обязательства накладывал римский Понтифик на многочисленных пастырей своего еще более многочисленного стада.

Дабы подать всем им добрый пример, Викарий Христа отказался в пользу крестоносного воинства от одной двадцатой части доходов Святого Престола, что должно было составить весьма внушительную сумму. Вероятно, вдохновившись примером столь высокой самоотверженности, ассамблея французского духовенства, собравшаяся по призыву Пьетро да Капуа в Дижоне, приняла что-то вроде встречного плана. Взяв со своей стороны повышенные обязательства. Люди, родившиеся в СССР, меня поймут. Не одну сороковую, но - страшно сказать! - одну тридцатую часть доходов пообещала собравшаяся в Дижоне братия отдавать на нужды святого воинства!

Справедливости ради, следует заметить, что ни сороковая, ни тем более тридцатая доля так и не покинули казначейские сундуки святых отцов. Ибо человек слаб, а добровольно расстаться с нажитым непосильным трудом - воистину выше сил человеческих. В церковных кругах разрастался ропот, поощряемый не иначе, как кознями Лукавого.

Впоследствии английский хронист-монах Матфей, неизвестно почему прозванный Парижским, в первой части своей "Большой хроники" подвергнет резкой критике папский налог, назвав его неугодным Богу. Тем самым недвусмысленно выразив общее настроение клира и опасения святой братии относительно того, что собираемая сороковина может ведь и прилипнуть к пальцам ватиканских мытарей... Стремясь подать скаредным клирикам живой пример благочестивой щедрости, Иннокентий III в ответ на это обязался отдать уже даже не одну двадцатую, а одну десятую часть доходов курии на нужды похода. Однако, и сей благочестивый шаг остался без ответа.

Как и всегда, решение было найдено компромиссное, равно устраивающее обе заинтересованные стороны. Святые отцы действительно начали оказывать помощь в экипировке тех воинов, кто по скудости наличных средств не мог сделать это самостоятельно. Но помощь сия оказывалась на началах, если можно так выразиться, возмездных и эквивалентных. И вот уже заскрипели по всей Европе перья церковных писцов, выводя каллиграфически почерком соглашения такого примерно содержания:

"Я, Жоффруа де Бьюмон, довожу до всеобщего сведения в настоящем и будущем, что, направляясь в Иерусалим, с согласия и по желанию моей супруги Маргариты и дочерей Денизы, Маргариты, Алисы и Элоизы, я, из любви ко Господу и ради спасения собственной души, отдаю и уступаю бедствующим монахам св. Иосафата 5 сольдо в год из моего дохода с Бьюмона. Деньги будут переданы в празднование св. Ремигия в руки братьев, предъявивших сей документ". Расписки подобного рода, тысячами писавшиеся в те практичные времена, были типовыми - менялись лишь имена, даты и суммы занимаемых денег. Их и по сию пору находят в немалых количествах исследователи монастырских архивов по обе стороны Канала.