— Я происхожу из семьи, представители которой всегда боролись за свободу Польши, — заявил он.

Когда после такой декларации мне был задан вопрос, что я делаю в этих краях, я решил, что могу позволить себе открыть карты.

— Я живу в Мюнхене, работаю в «Свободной Европе», а сюда приехал на уикэнд, — ответил я.

Если бы я разделся вдруг донага, это не произвело бы, вероятно, такого эффекта, какого я добился своим признанием. От дружеской атмосферы не осталось и следа. Жена бывшего подхорунжего не отрывала взгляда от салфетки на столе. Сын разглядывал протянувшиеся на горизонте горы — отроги Альп. Маленькие девочки захихикали — они, конечно, не поняли, что произошло, но замешательство родителей и старшего брата их рассмешило. «Проваливай-ка отсюда», — сказал я сам себе и, пробормотав какие-то извинения, вернулся к своему столику. Рассчитываясь с официанткой, я услыхал реплику главы семьи:

— Здесь Германия, в этом все дело. В Англии американский агент никогда бы не посмел усесться за наш стол.

Кто-то, вероятно, пытался его успокоить, а он уже почти кричал:

— Пусть слышит, пусть слышит, падаль, что я о них думаю! Вместо того чтобы честно трудиться, зарабатывать на хлеб, он за доллары продает американцам свою фамилию, знание языка, обычаев! Предатели, иуды! — Он уже не владел собой.

Обеспокоенная официантка нагнулась ко мне.

— О чем он? — спросила она шепотом. — Вы его понимаете?

Конечно, мне пришлось соврать:

— Ничего особенного. Обычный обед в кругу семьи. Папа держит речь…

Это был не единичный случай. Как сотруднику «Свободной Европы», мне не всегда удавалось избегать неприятных ситуаций. Для людей я был просто одним из сотрудников мюнхенской радиостанции и часто попадал в неприятные ситуации. Для моих «коллег» это было привычным делом, мне же еще предстояло пройти соответствующую закалку.

В самом начале работы в «Свободной Европе» я сидел в комнате F-1. Доступа к наиболее важным материалам, поступающим в группу Заморского, у меня тогда не было. Положение изменилось коренным образом, когда меня перевели в комнату F-9. О таком можно было только мечтать. Теперь в непосредственной близости от меня находилась бо́льшая часть тех самых документов, которыми интересовался Центр. Я мог теперь установить, кто и когда разговаривал с корреспондентом, на какую тему, что сообщил информатор и как следует его оценивать. Конечно, добраться до этих документов было не просто. Рапорты с пометкой SLD, наиболее ценившиеся американцами, сами собой на мой стол не попадали.

Я старался использовать различные благоприятные обстоятельства. Я узнал, что рапорты вместе с конвертами — эти конверты представляли для меня большой интерес! — на протяжении нескольких дней, иногда свыше недели, хранились в Polish Research and Analysis Unit. Заморский давал мне благовидный предлог для того, чтобы иметь возможность после окончания рабочего дня, когда все сотрудники группы уходили, свободно передвигаться по всем комнатам коридора F, носившим нечетные номера. Сначала он потребовал от меня, чтобы после работы я упражнялся в машинописи. Учиться письму на машинке отлично можно было бы и в рабочее время, но шеф — за что я был ему очень благодарен — пришел к выводу, что мне платят не за это. Позже, когда я ходил на собрания, проводившиеся в связи с подготовкой программы передач для молодежи, Заморский возмущался:

— Так дело не пойдет! Вы хотите работать за одного, а зарплату получать за двух — и у меня, и за участие в программе!

Если бы он знал, как своими придирками облегчал мне выполнение настоящей работы, — конечно, не для его группы!..

С выражением сожаления на лице я отвечал:

— Может быть, вы разрешите мне отрабатывать вечерами?

Разрешил охотно.

Пользуясь правом пребывания в пустых комнатах, я начинал свою настоящую работу. Рабочий день в группе Заморского заканчивался обычно в 17.30. Перед уходом каждый запирал свой письменный стол, а ключ клал в сейф шефа в комнате F-7, где находились также другие сейфы с секретными материалами, в том числе и с оригиналами рапортов. Ключи от всех сейфов, находившихся в комнатах F-7 и F-9, также хранились у Заморского, за чем следил он сам или кто-либо из его заместителей. Ключ от главного сейфа вместе с ключом от комнаты F-9 (на металлическом кольце) после окончания работы сдавали вахтеру в проходной. Двери комнат F-9 и F-1 оставляли незакрытыми, чтобы там можно было произвести уборку. Точно такой же порядок был в других национальных группах. От 17.30 до 19.30 в этих комнатах находились уборщицы. После девяти часов приходил вахтер с ключами и запирал комнаты.

Прежде всего я выяснил, как сотрудники поступают с ключами. Потом, оставаясь после работы, я постарался точно установить, когда происходит уборка помещений и когда вахтер их закрывает. Я обнаружил, что примерно от 19.30 до 21.00 в коридоре никого не бывает и что этим временем я могу располагать.

Центр, получив сообщения, в которых я докладывал о своем месте во внутренней структуре «Свободной Европы», поставил передо мной задачу установить, каким путем поступает информация на радиостанцию, каково ее содержание и кто ее поставляет.

Вскоре после этого, предупрежденный Генриком, я установил прямой контакт с представителем Центра, которому рассказал о возможностях выполнения задания, которыми я располагал, и попросил оказать мне необходимую техническую помощь. Я хотел, например, узнать, как можно открывать конверты, содержащие регистрационные карточки информаторов, не нарушив подписи, находящейся под клейкой лентой. Мне был необходим аппарат, конечно миниатюрный, чтобы копировать документы, которые я не мог забрать. Я, правда, имел под рукой современный копировальный станок (ксерокс), но им нельзя было пользоваться так часто, как я того хотел. Несколько копий еще можно было сделать незаметно, но ведь мне нужно было по нескольку десятков еженедельно, а бывали периоды, когда число копий достигало нескольких сотен экземпляров, и тогда я легко мог попасться с поличным. Поэтому я хотел получить дубликаты ключей от сейфов, особенно в комнате Заморского.

Еще до того как я получил эти средства технического оснащения — они прибыли вскоре после моей встречи с представителем Центра, — мне удалось выслать в Варшаву некоторые материалы. Я собирал подлежащие уничтожению копии рапортов, комментарии сотрудников, оценивавших их, и другие документы. Всего этого набиралось много, а ведь я не мог высылать материалы ежедневно. Я не мог также хранить их в своем письменном столе, ключ от которого имелся также у Заморского, имевшего привычку заглядывать в чужие ящики. Относить добытые документы домой я тоже не мог, так как каждый из сотрудников «Свободной Европы» должен был сдать запасные ключи от своей квартиры в бюро Фишера.

Я решил поступить иначе. У Заморского был так называемый «американский» письменный стол, ящики которого можно было закрывать деревянными решетками. Там, куда эти решетки уходили, когда стол был открыт, оставалось много свободного места, отлично годящегося для тайника, тем более надежного, что находился он под носом у шефа. Там можно было надежно спрятать материалы, а затем забрать их.

Оставалась нерешенной еще одна проблема: как выносить из здания хранившиеся у Заморского бумаги? На этот счет существовали очень строгие правила. За вынос с территории «Свободной Европы» без согласия службы безопасности какого-либо документа выгоняли с работы. Такой случай произошел однажды в венгерской или болгарской группе. Один из сотрудников решил поработать дома и попросил принести ему материалы. Об этом узнал Фишер. Реакция была молниеносной: и усердный сотрудник, и его шеф навсегда распрощались с радиостанцией.

Охранники, стоявшие у входа, как правило, не заглядывали в портфели и дамские сумочки. Но иногда проверки все же бывали. Мне рассказывали, что у кого-то при осмотре обнаружили ролики туалетной бумаги и пачку сургуча. Если принять во внимание размеры заработков на радиостанции, тот факт, что кто-то польстился на такую мелочь, может показаться невероятным, но на Энглишер Гартен этот случай никого не удивил. Скупость считается там добродетелью. В польской группе была одна дама, которая, работая дома, никогда не звонила в редакцию, а просила, чтобы звонили ей. Не знаю, сколько стоил один телефонный разговор. В уличный телефон-автомат надо было опускать две десятипфенниговые монеты.