Перед войной Розбауд стал редактором главного немецкого научно-информационного журнала «Naturwissenschaften». Именно в этом журнале в 1939 году в канун Второй мировой войны была опубликована статья Хана и Штрасмана об открытии деления ядер урана. Позже стало известно, что Пауль Розбауд был немецким патриотом, находящимся в оппозиции к фашистскому режиму. Во время войны он начал передавать англичанам исключительно важную информацию, избегая, однако, прямых связей с английской разведкой. Он первым сообщил Уинстону Черчиллю о гитлеровском плане блицкрига против Англии с помощью подлодок, о создании немцами ракет для разрушения Лондона и об их попытках создать атомную бомбу. Публикация статьи о делении урана была сознательной акцией Розбауда, который сумел увидеть в этом открытии огромные и опасные перспективы и постарался без промедления ознакомить с ним мировую научную общественность, опасаясь, что его засекретят фашистские спецслужбы.

Очень контактный и обаятельный человек, он был вхож в научно-технический мир Германии, во все крупные лаборатории и корпорации, и во время войны передавал англичанам сведения о состоянии немецких научно-технических исследований. Рискуя собственной безопасностью, Розбауд многим помог убежать от преследований нацистов. Под конец войны в Гестапо, по-видимому, начали догадываться о его деятельности, но уже шел распад всей немецкой системы. После поражения Германии он стал объектом внимания нашей разведки, но и тут сумел в последний момент уйти.

В 1986 году американским писателем и историком Арнольдом Крамишем была опубликована биография этого удивительного человека под названием «The Griffin» — «Грифон». В книге целая глава посвящена дружбе с Петром Леонидовичем. В свое время я предлагал перевести эту книгу через Юлиана Семенова, но он умер. Потом я пытался еще раз это сделать через Артема Боровика, но он тоже погиб. А единственная фотография Розбауда, которая есть в музее Капицы, смазана. Вот такая мистическая личность.

Для нас с братом переезд в Россию стал просто переменой обстановки. Сначала мы поселились в доме на Пятницкой улице, в это время строительство Института физических проблем еще не было завершено, а когда построили жилой дом на территории Института, мы переехали туда.

Наш новый московский быт мало чем отличался от английского. Пожалуй, несколько изменился распорядок, появились супы, да и одежда была немного другой. Обязательной частью обуви стали галоши, а зимой еще и валенки. Хотя английский стиль одежды тоже сохранялся — на удивление московских сверстников, мы носили короткие штаны и гольфы, а отец ходил в бриджах с тростью. Чтобы амортизировать перемену, поддерживать английский язык и заниматься музыкой, из Англии к нам пригласили молодую девушку Сильвию Уэллс. Она должна была провести с нами только одно лето, но вскоре вышла замуж за институтского электрика Василия Ивановича Перевозчикова и осталась в России навсегда. Это было непростое решение: семья заволжских староверов Перевозчиковых с трудом приняла экстравагантную англичанку.

Встал вопрос о том, что мне надо продолжать учиться. До этого я один год ходил в английскую школу. Там нас заставляли считать на пальцах, полагая, что это естественный калькулятор, приложенный к человеку. Однако это было противно идеям советской педагогики. Мои представления о русском языке тоже были весьма приблизительны, и прежде, чем пойти в московскую школу, я около года занимался с учительницей. Нина Ивановна Нефедьева жила в доме на Калужской площади, на третьем этаже, и я приходил к ней почти каждый день. Она меня обучала русскому языку и арифметике так, как учили в советских школах. Мне нужно было научиться считать не на пальцах, а более абстрактным образом и постепенно овладевать русской грамматикой. Позднее я начал заниматься немецким языком. Учился я не очень прилежно, мне нравилось пугать пожилую немку: я раскрывал перочинный нож, точил им по столу и угрожающе на нее смотрел. Наконец, осенью 1937 года я поступил в школу № 32 в 3-й класс.

Школа № 32 была не совсем обычная, именовалась «Московская опытно-показательная школа (сокращенно МОПШ — поэтому во всей округе мы, ее ученики, именовались „мопсами“) имени Лепешинского»[9]. Лепешинский был соратником Ленина. В начале 1920-х годов он по совету Крупской организовал школу-коммуну, где дети учились и работали. К середине тридцатых годов работать уже перестали, но название осталось.

Школа располагалась на Остоженке, во 2-м Обыденском переулке в здании бывшей гимназии, и была, по нынешней терминологии, весьма «элитной», с очень хорошими учителями. Большую часть учеников составляли дети актеров и высоких чиновников — жителей «Дома на набережной», тогда называвшегося Домом правительства (я в этой школе учился потому только, что жил в соседнем дворе). Небольшая часть учеников были детьми работниц единственного промышленного предприятия в нашем районе, текстильной фабрики им. Молотова, видимо, так было положено.

Директором школы был очень достойный человек, Николай Яковлевич Сикачев. Он понимал весь ужас происходящего в 1937 году и старался, чтобы это как можно меньше отражалось на судьбах детей.

Помню еще завуча — Галину Кронидовну. Это была очень суровая женщина, она ходила в темном платье, и я ужасно ее боялся. Огромная и грозная — такой она у меня запечатлелась в памяти. Потом, уже после войны был сбор в школе и, когда я пришел, то увидел маленькую старушку, на которую уже я смотрел сверху вниз. И это она наводила на меня в свое время суеверный страх!

А физику в нашей школе преподавал Перышкин, тот самый, который написал знаменитый учебник, правда, я в его классе не учился. В целом педагогический состав был очень доброкачественный. Например, учитель физкультуры — он был из немцев, ходил с выправкой — добивался от нас, чтобы мы правильно ходили, прямо сидели, и вообще заботился о нашем облике.

Директор школы — немолодой, толстый и добродушный Николай Яковлевич Сикачев, имел квартиру в небольшом домике у входа на школьный двор, и двое его детей тоже учились в нашей школе. В 1937–1938 годах вовсю шли процессы «врагов народа». По утрам нас собирали и на школьных линейках зачитывали материалы из газет. Многие дети остались без родителей, и районные чиновники настаивали на их отчислении и переводе в другие менее престижные школы. Николай Яковлевич делал невозможное — он добивался, чтобы все ребята продолжали учиться в нашей школе, и отношение к ним не менялось. Вступаясь за детей репрессированных, он рисковал своей свободой и, может, даже жизнью.

Осенью 1937 года к нам в 3-й «А» класс пришел новый ученик Сережа Капица. Помнится, что привозила его в школу молодая красивая англичанка Сильвия, поражавшая нас тем, что в любой мороз ходила с непокрытой головой, демонстрируя пышные черные волосы. Освоился Сергей довольно быстро, иноземный акцент общению не мешал. Был он сосредоточен, со всеми общался «ровно», близких друзей не было.