Уже несколько лет действует новый Уголовный кодекс, и следователи постепенно привыкают к новым номерам хорошо известных статей. Привыкают и к тому, что некоторые составы преступлений декриминализированы, иными словами — за некоторые деяния, считавшиеся ранее преступлениями, уже не наказывают. К ним относятся, например, спекуляция, гомосексуализм без насилия, валютные операции. А последнее из перечисленных вообще считалось тяжким преступлением, за это можно было получить от трех до восьми, а при отягчающих обстоятельствах — аж до пятнадцати лет. И именно из-за этого у меня когда-то не раскрылось сразу дело об изнасиловании.

А было так. Прокурор поручил мне рассмотреть материал, чтобы решить вопрос о возбуждении уголовного дела. Материал провалялся в прокуратуре без малого месяц, поскольку потерпевшая ничего от прокуратуры не хотела.

Прочитав материал, я представила себе, как все происходило. Молодая женщина пошла со своим кавалером в ресторан, кавалер перебрал, дополз до туалета, там и остался. А женщина — не пропадать же вечеру — пересела за другой столик к троим веселым иногородним мужчинам и продолжила отдыхать с ними, сначала в ресторане, а потом на квартире, куда они ее пригласили. С ними-то все развивалось складно; но в разгар отдыха в квартиру явился еще один мужчина, как выяснилось — хозяин. Он увел девушку к себе в комнату и для начала избил ее так, что ей пришлось долго лечиться и вставлять выбитые зубы. А потом изнасиловал и до утра издевался над ней. Утром он разрешил ей уйти, она добрела до ближайшего травмпункта, откуда и пришла телефонограмма о побоях в милицию. Участковый вызвал пострадавшую, она заявила, что на возбуждении дела не настаивает и очень просит оставить ее в покое. Вот тогда материал был отправлен в прокуратуру — пусть прокурор решает, отказывать в возбуждении дела или все-таки искать насильника.

Я созвонилась с экспертами-медиками. По их словам, потерпевшей были причинены серьезные телесные повреждения, и это значило, что возбуждать дело придется независимо от желания потерпевшей.

Жертва преступления оказалась интересной и очень неглупой молодой женщиной, неработающей, но хорошо одетой в импортные вещи, что в застойные годы было, в общем-то, редкостью. У нее еще не прошли следы побоев, и один из передних зубов она вставить еще не успела, но тем не менее женщина категорически отказывалась участвовать в деле в качестве потерпевшей. «Мне ничего не надо, отстаньте от меня», — все время повторяла она.

Ну что ж, на время я от нее отстала и вызвала хозяина квартиры, ранее многократно судимого джентльмена. Он очень возмущался наветом, доходчиво объяснял, что никого не насиловал, поскольку не имеет такой привычки, и что девушку привели в квартиру и, видимо, обидели его квартиранты, которым он имел глупость сдать угол. Почему потерпевшая указывает на него, он ума не приложит, и вообще у него алиби — он всю ночь гулял в парке со своей невестой. Невеста, на вид сильно пьющая, сообщила, что они, конечно, гуляли, раз жених такое говорит. Но больше из нее ничего вытянуть не удалось.

Что же за квартиранты, откуда они, как их зовут, домогалась я от подозреваемого.

— Откуда я знаю, — отвечал он, — я паспортов у них не спрашивал и местом их прописки не интересовался.

Вот тут я и уперлась в стену. Дело пришлось приостаиовить за неустановлением лица, подлежащего привлечению к уголовной ответственности, поскольку доказательств на хозяина квартиры не было, кроме первоначальных объяснений девушки, настаивать на которых она явно не собиралась.

Еще через пару месяцев, за текучкой, я забыла про это дело. Вдруг мне вечером домой позвонил замначальника уголовного розыска с сообщением о том, что меня разыскивает сотрудник ОБХСС, командированный из Минска. Недоумевая, что нужно белорусскому оперу, я связалась с ним и услышала вопрос, нет ли у меня в производстве нераскрытого изнасилования.

Сотрудник минского ОБХСС рассказал, что у них есть дело о крупной спекуляции черешней. В Минске задержаны трое спекулянтов, которые скупали на юге черешню тоннами и везли перепродавать в Ленинград. При задержании у них нашли крупную сумму валюты — и доллары, и фунты, и финские марки, и даже иены, и эта находка существенно осложнила их положение — спекуляция в крупных размерах вкупе с нарушением правил о валютных операциях тянула на длительный срок лишения свободы.

Задержанные, трясясь от страха, стали рассказывать какую-то малосвязную историю о том, что в Ленинграде в ресторане познакомились с девушкой, привели ее на квартиру, которую снимали, и там они у нее из сумочки вытащили эту валюту.

Поскольку спекулянты, перепуганные обвинением в государственном преступлении, — а незаконные валютные операции относились именно к государственным преступлениям, — называли даже гостиницу, где познакомились с обладательницей валюты, и адрес квартиры, которую снимали, минские следователи срочно командировали в Ленинград опера отдела по борьбе с хищениями соцсобственности — все-таки государственное преступление не шутка.

Оперативник со смехом рассказывал мне о своих приключениях в Питере:

— Приезжаю я в адрес и узнаю, что хозяин искомой квартиры отбывает пятнадцать суток за мелкое хулиганство. Приезжаю я к нему туда и спрашиваю про валюту, а он мне — «я не насиловал». Я ему про спекулянтов, а он мне — «я не насиловал». Я ему опять про черешню, а он талдычит одно и то же. И понял я, что где-то есть «факт».

Я не знала, что такое «факт», и попросила объяснить. Оказалось, что в разных регионах нераскрытые преступления называются по-разному. У нас привычное выражение — «глухари». В Москве, например, они называются «висяки» — висят на отделе и портят статистику. А в Белоруссии это «факт». Этимология такова: факт преступления есть, а лица, подлежащего привлечению к уголовной ответственности, нет.

Опер добавил еще, что спекулянты забрали у дамочки валюту не просто так. Пока они развлекались по обоюдному согласию, у одного из них из кармана пиджака, повешенного на спинку стула, пропал паспорт. Когда владелец паспорта это обнаружил, он пожаловался друзьям, и они все вместе обыскали девушку в поисках пропажи. Паспорт так и не нашли, зато в сумочке у девушки среди пачек презервативов нашли кучу валюты и забрали ее в качестве материальной компенсации морального ущерба. Кто ж знал, что по приезде в родную Белоруссию их повяжут и изымут валюту!

Так вот почему избитая и изнасилованная потерпевшая так не желала никакого уголовного дела! Она прекрасно понимала, что единственными свидетелями являются белорусские спекулянты. Но если вытаскивать их на свет Божий, они могут заикнуться про валюту, и тогда ей придется объясняться, откуда у нее доллары и марки, то есть у нее появляется реальная перспектива из потерпевшей по делу об изнасиловании превратиться в обвиняемую по делу о валютных операциях. Поэтому она, располагая паспортом одного из них и прекрасно зная, как их зовут и где их искать, молчала про это, предпочитая отделаться выбитыми зубами.

В свете данных, которые привез белорусский борец с хищениями соцсобственности, у меня появились основания к возобновлению уголовного дела об изнасиловании. Я снова вызвала потерпевшую и стала задавать ей уже конкретные вопросы. Деваться ей было некуда, и она нехотя, с недомолвками стала потихоньку рассказывать, как было дело.

Все-таки показания про валюту я из нее вытащила. Но если меня интересовало в первую очередь изнасилование, то моих минских коллег — валютные операции, и им очень хотелось заполучить мою потерпевшую для очной ставки. Начались длительные телефонные переговоры между мной и начальником следственного отдела одного из районных управлений внутренних дел города Минска на тему, кто куда и с кем приедет. Но поскольку очевидно было, что проще и легче мне привезти в Минск одну потерпевшую, чем белорусам этапировать сюда троих арестованных, вопрос решился понятно как.