— Да как же не ругать, собачьего сына? — оправдывался дядя Кондрат. — Приехал, убил человека, который никого и никогда не обижал.

— Он приехал мстить за убийство своего отца, — вмешалась Хошадеде, прервав уборку дома. — Ты бы не мстил вместо него? Тоже мстил бы!

— Если бы было хорошее правительство, оно навело бы порядок и наказывало само, — задумчиво и тихо произнес отец.

Никто не отозвался на его слова.

Когда уборка была закончена, посуда перемыта, мебель вытерта, мои родители, дядя Андеад и тетя Федосия ушли оплакивать покойного.

На этот раз все обошлось благополучно. В доме Хромого Али не было произнесено ничего запретного.

Только поздним вечером семья собралась за празднично накрытыми столами. По углам их были расставлены горящие восковые свечки. . Все встали на коленях в темном углу мачуба. Наступил час встречи умерших. Дедушка пошел к двери, открыл ее, затем тоже встал на колени и, постояв так несколько минут в абсолютной тишине, полушепотом ; начал свое обращение к пришельцам с того света:

— Божья забота вам, несчастным. Вечная добрая память всем вам! Слезно просим, не сердитесь на нас, бедных. Берегите нас от беды и несчастья. Дайте всем живым долгую жизнь. Вреда никому не делайте, делайте только добро, только добро... Угощайтесь, от всей души прошу...

В этот момент дядя Андеад начал играть на чунире. Извлекаемые смычком из трех волосяных струн звуки напоминали жужжание мухи.

Дедушка продолжал говорить уже под аккомпанемент чунира:

— Коция с семьей и Кондрат тоже с семьей собираются переселяться. Пожалуйста, посмотрите там за ними, дайте им счастья, просим вас!

Дядя Андеад начал издавать на своем инструменте такие жалобные звуки, что мне стало тоскливо и жутко.

— Добрый Доменти, сын Отиа, кушай, дорогой! Мы за тебя отомстили, у тебя должно быть спокойно на душе. А ты, наш Кишвард, сын Омеха, рано умер...

И дедушка стал называть всех покойников по имени и коротко сообщать историю их смерти. Он перечислял их так долго, что у нас, детей, колени онемели от усталости.

Из этого перечисления я понял, что в нашем роду очень много было погибших от рук врага, только самая незначительная часть мужчин умерла от болезней. Сразу ожили опасения сегодняшнего вечера. Неужели и теперь у нас будут кровные враги?

Вспомнилось распластанное в луже крови тело Хромого Али. Вот так же и к нам теперь могут прийти несчастье и смерть. Захотелось скорее уйти в Широкие страны. Там, по рассказам отца, не было кровной мести.

Дедушка окончил свой разговор с покойниками, подошел к столу и из каждой кружки с аракой по нескольку капель вылил в огонь. Считалось, что эти капли выпиты покойниками.

На этом прием душ умерших и их угощение были закончены. Мы сели к столам и начали угощаться той же снедью.

После ужина полагалось слушать игру на чунире. Дядя Андеад снова взял свой инструмент, погрел его около очага, чтобы чище был звук.

На этот раз он затянул песню «Нишгвей Лигхрал».

Сваны считали эту песню своим гимном. В ней говорится о битвах и походах в дальние страны; о скитаниях и притеснениях, о страданиях и лишениях,  о тяжелой участи народа. Слушали ее всегда в глубоком молчании.

Дядя играл очень долго. У соседей был траур, поэтому веселых песен играть было нельзя. Но мертвые гости требовали музыки. Обижать их тоже нельзя. Поэтому-то дядя и вынужден был бесконечно продолжать «Нишгвей Лигхрал».

— Да, много пришлось пережить нашему народу, — благодушно вздохнул дедушка, когда песня была окончена.

Он велел мне подать огоньку. Я подал ему горящий уголек и подсел к нему.

— Я тебя не больно ударил сегодня? — Дедушка всегда сокрушался после того, как ему приходилось применять свою палку.

— Совсем не больно, — соврал я.

— Ну, больно-то было. Я небольно не бью. Молодец, что не обижаешься, когда тебя взрослые бьют, не плачешь... Молодец!

— Ничего, Яро, чем больше бьют, тем лучше. Меня до сих пор угощают иногда муджврой.

Дедушка молча покосился на отца и усмехнулся.

— Папа, почему так много наших родичей убили враги? — спросил я отца и потянул за рукав, чтобы он присел к нам на скамейку.

— Откуда ты взял? — сказал отец, садясь.

— Дедушка перечислял...

— Ты наблюдательный. Так и надо, — отец взял меня на колени. — У нас школ нет, грамоте нас никто не обучает. Мы должны быть наблюдательными, чтобы нас не обманывали все кому не лень.

— Да, нас все обманывают, — подтвердил дедушка. — Вчера приходил торговец, продал нам платок и почти все деньги забрал.

В Сванетии магазинов в те времена не было. Мелкие торговцы, таскавшие на себе товары, были единственными людьми, осуществлявшими товарообмен. Торговали они баснословно дорого. К тому же брали в основном не деньгами, которых у сванов было немного, а требовали шкуры зверей, особенно куниц. Естественно, что торговцев у нас недолюбливали.

— А что такое школа? — заинтересовался я новым для меня словом.

— Это такой дом, куда приходят дети, и ученые люди обучают их грамоте, делают умными.

— А где же дети живут? — недоумевал я.

— Они приходят в школу только днем, а вечером их отпускают домой.

Отец улыбнулся. Под правым глазом у него был шрам. Он получил его на охоте. В те времена в ходу были только кремневые ружья. Стрелять из такого ружья было довольно опасно. Из казенной части в сторону стрелявшего вырывалось пламя, которое нередко обжигало лицо стрелка. Жертвой неудачного выстрела и был мой отец.

Когда он улыбался, шрам исчезал, скрывался в складках кожи. Поэтому-то я и любил его улыбку. При улыбке лицо отца становилось красивым, молодым, приветливым.

— Если в Дали удастся послать вас в школу, вы будете учеными людьми, — вслух мечтал отец.

— Правительство переменится — будут школы, — заключил дядя Андеад, осматривая свой нехитрый музыкальный инструмент.

В этот момент дверь тихо приоткрылась, и в мачуб как-то необычно тихо прокрался один из наших соседей — Беки. Стучать в траурный вечер не полагалось.

— Тихий покой вашим несчастным гостям! — приветствовал он вполголоса.

— Счастье тебе, добрый Беки! — так же тихо ответило сразу несколько голосов. Все привстали со своих мест. — Что нового?

— Еще один человек оставил сегодня бедных мужалцев, — он снял шапку и, закатив глаза, перекрестился.

— Кто же, кто?

— Нашего бедного Бекирби убили... Дорога ему в рай, несчастному.

— Кто убил? У него же не было кровных врагов?

— Говорят, были, добрый Гиго. Где-то в Джоркваре были старые кровники, — ответил Беки.

— Э-э-эх, теперь начнутся убийства, самых лучших сынов Сванетии уничтожат... Каждый день будем слышать о смерти... Стоит только одному отомстить, и другие начнут вспоминать свои обиды.

В неизвестность

Солнце еще не успело показаться над вершинами гор, оно лишь облило острие Тетнульда холодным розовым светом. Остальные горы казались голубовато-сизыми.

В ущельях чуть заметно передвигался туман.

Проснулся я, когда все взрослые были уже на ногах.

Наскоро оделся, выбежал на двор, где стояло ведро для умывания.

В воде плавали осколки льда, за ночь покрывшего воду. Холодно... Ночи в Сванетии всегда холодные. Как бы днем ни было жарко, за ночь горные ледники, будто гигантские холодильники, остужают воздух.

В наш дом начали приходить провожающие.

На проводы пришло все село. Родственники прибыли даже из окрестных сел — Мужала, Жамужа и Чолаша.

Не было среди провожающих только дядей Аббесалома и Ефрема. Наверное, они даже не знали о нашем переселении.

Дальское ущелье находилось всего лишь в ста километрах от Лахири, но при полном бездорожье преодолеть их было трудно. На этот путь обычно требовалось несколько дней; причем надо было проходить два горных перевала и несколько опаснейших мест, расположенных над кручей, где того и гляди можно было сорваться в пропасть.