К следующему дню я уже выучил свою роль наизусть. На занятии драмкружка состоялась репетиция. Впервые видя, как разговаривают и действуют наши детдомовцы, подражая каким-то урядникам, попам и вообще взрослым людям, я недоумевал и посмеивался.

Когда очередь дошла до меня, я взволнованно выпалил все слова моей роли и тут же приготовился огреть урядника палкой по голове. Но руководитель заставил снова повторить свою роль. К моему великому удивлению, все оказалось не так просто.

С репетиции я ушел обескураженный. Захотелось  пойти к Коле и попросить, чтобы он меня освободил от участия в спектакле. Но Архип, которого я встретил в коридоре, остановил меня.

— Я слышал, ты на сцене учишься играть, это правда? — похлопал он меня по плечу.

— Да. Трудно очень, — неуверенно ответил я.

— А ты разве легкое дело ищешь? — засмеялся Архип. — Раз трудно — значит интересно, значит хорошо. Ты же сван, храбрый горец, тебе стыдно бояться трудностей. Правильно делаешь, что играешь в кружке, скорее изучишь язык... и все другое... И твоего друга, Володю Дбара, надо вытащить. А то сидите без конца за уроками, переутомляетесь, и ничего, наверное, в голову не лезет.

Архип был прав. Увлечение художественной самодеятельностью не помешало мне учиться. К концу полугодия, хотя я еще и не избавился от двоек, учение мне стало даваться гораздо легче.

Под выходной вечер, в канун зимних каникул, наш коллектив впервые ставил спектакль. На доске объявлений красовалась афиша, на которой между прочими фамилиями значились и наши: Коли, моя и Отара, который исполнял роль урядника.

Утром на заключительном уроке Дагмара Даниловна объявила полугодовые отметки. По русскому языку у меня была двойка. Правда, прежде чем назвать эту оценку, учительница сделала оговорку:

— Иосселиани сделал большие сдвиги в изучении языка, и я уверена, что во втором полугодии, если будет прилежным, он сможет не только догнать остальных учеников, но и выйти в передовые.

Подготовка к спектаклю помогла мне освободиться от мрачных мыслей.

Вечером зал был заполнен зрителями. Кроме учеников, было много и родителей.

— Твой отец приехал, в зале сидит, — шепнул мне на ухо Коля, когда занавес уже был поднят и в зале раздались рукоплескания.

Я обомлел. К моему желанию немедленно убежать куда-нибудь от предстоящей, уже кажущейся мне  непосильной задачи прибавилась новая мысль: отец будет смотреть, как я с позором провалюсь.

— Убегу! — решил я и, швырнув в темный угол длинную палку, с которой мне предстояло через несколько минут появиться на сцене, быстро побежал по лестничке к выходу из помещения.

Многочисленные артисты, разодетые в причудливые костюмы, были настолько поглощены своими собственными треволнениями, что не обратили на меня внимания. Я добежал до гардеробной, свернул влево и бросился вниз. Не дойдя до выходной двери, в темном узком проходе столкнулся с каким-то тоже спешившим человеком.

— Ты что бежишь, как... ишак? — узнал я по голосу Ипполита. — Выгнали, что ли?

— Нет, но... так...

Я не успел договорить, как на меня сзади кто-то налетел, едва не свалив нас с Ипполитом.

— Ярослав, твой выход, давай скорее! — Это был запыхавшийся Коля. — Куда ты исчез? Палка где, палка?! Ты что, струсил, что ли? Где палка?!

— Там, — глухо, но решительно ответил я и побежал наверх.

Через минуту я был уже на сцене. С длинной палкой в руке, в сванской шапчонке на голове и со шкурой медведя на плечах я был похож на настоящего взрослого свана.

Урядник — Отар, как и положено было по ходу действия, долго бранился в тщетном ожидании, что я отвечу ему заученной репликой. Но я молчал. Тогда «урядник» подошел ко мне и грубо начал выталкивать из кабинета, щедро награждая пинками и руганью.

— Ну что, ты все забыл? Как тебе не стыдно? — набросились буквально все, как только меня вышвырнул из «кабинета» урядник.

— Успокойся, — умолял Коля, — ты же мужчина! Вдруг я встрепенулся и вспомнил свою роль.

Я живо повернулся, выскочил на сцену, залпом выпалил все, что нужно было сказать при первом появлении, и тут же; ударив по голове перепуганного  Отара, убежал. В зале раздались хохот и рукоплескания. По всему было видно, что зрителям мой выход понравился. Я тогда еще не понимал, что аплодировали человеку, который осмелился бить царского чиновника, и приписывал все аплодисменты себе.

— Ты все провалил, — вывел меня из ложного самомнения Коля, всплеснув руками.

— Ничего не провалил, — возразил Ипполит, почему-то торчавший все время за кулисами. — Он лучше всех сыграл. Он так ударил Отара, что тот будет помнить...

Тут я только вспомнил еще об одном досадном упущении: я должен был ударить «урядника» по правой части головы, там, где у него под фуражкой была подстелена вата, но стукнул по левой.

Тем временем кончился первый акт, занавес опустился, сопровождаемый рукоплесканиями и многочисленными выкриками одобрения. Отар пришел за кулисы. Я кинулся к нему.

— Ты сыграл ничего, — спокойно сказал он, глянув на меня.

— А палка нак?.. Больно? — нерешительно спросил я.

— Палка? — Отар расхохотался. — Я знал, с кем дело имею, и упросил гримера всю голову обложить ватой.

Обрадованный, я быстро привел себя в порядок и, едва дождавшись конца следующего акта, бросился в зал. Мы с отцом обнялись и поцеловались.

— А это мой отец, Яро, — обратился ко мне Володя Дбар, — познакомься.

Наши отцы прибыли на одном и том же автобусе, курсировавшем между Сухуми и Гагрой. В пути они уже познакомились. Отец Володи Джамал был сухощавый, пожилой человек, небольшого роста, с тонкими чертами лица. Он взял меня за плечи по абхазскому обычаю и обнял.

— Как учишься? — спросил Джамал, когда церемония знакомства бьига окончена.

— Ничего, хорошо, — моргнул мне Володя, боясь, что я начну жаловаться на наши трудности в учебе.

Но Джамал оказался человеком не назойливым и тут же перешел к шуткам о спектакле.

Все же я рассказал отцу о своих неудачах. Он ничего мне не ответил, но на следующий день вместе со мной побывал у директора интерната.

К моему великому удивлению, Николай Николаевич не только не выругал меня за неуспеваемость, но, наоборот, похвалил за упорство.

— Ничего, ничего, — говорил он отцу, — позанимается на каникулах и нагонит. А вот с поведением у него...

— Он мне говорил, что подрался с каким-то Джихом, — начал было отец.

— Дело не в Джихе. Это уже забыто. Именно уже, — подчеркнул Николай Николаевич. — На него тут отец Феофилакт жаловался. Конечно, религия — опиум для народа и так далее и тому подобное... Но это, извините, недопустимое озорство...

И Николай Николаевич подробно рассказал отцу историю, о которой я сам почти позабыл. Как-то в воскресенье, когда мы всем классом высыпали на берег моря, странная фигура в женском одеянии привлекла мое внимание. Неуклюже балансируя и высоко поднимая подол длинного блестящего платья, человек осторожно пробирался по влажному песку и делал при этом такие уморительные движения, что я покатился от хохота,

— Ребята, что это за чучело? — громко спросил я, вспомнив, что в Ажаре выставляли на огороде чучела, чтобы отпугнуть бродивших в окрестностях медведей.

— Это отец Феофилакт, — шепнул Коля.

В Сванетии никто не называл попов отцами. И сванские попы одевались так, как одевается любой сван, и также ковырялись в земле. Только во время богослужения священник набрасывал на себя коротенькую ризу.

— А чей он отец? — спросил я, но ответа не получил.

Странная фигура подошла к нам, уставилась на меня заплывшими глазами и вдруг протянула

 к моим губам пухлую, нестерпимо сладко пахнувшую руку.

Никогда в жизни до этого мне не приходилось нюхать ни духов, ни одеколона. Никогда ни отец, ни дед не целовали руку попу.

— Ты кто — черт? — опросил я и отвернулся.

Священник оторопело поболтал в воздухе протянутой рукой и, обозлившись, огрызнулся по-грузински: