– Подожди, я тебе кое-что покажу...

Она встала с дивана, вошла в спальню и вернулась из нее с крохотным младенцем на руках.

– Знакомься, это Тамарчик, наша доченька. Как видишь, я не только постоянно захожу к Пинхасу, но и задерживаюсь у него надолго. Точнее, навсегда задерживаюсь.

Затем она подошла к Пинхасу, нежно его поцеловала и сказала со смехом:

– Спасибо, дорогой, за игру. Я знаю, ты страшно не любишь все эти спектакли, но ведь получилось забавно?

Пинхас нехотя кивнул.

– Очень забавно, – пробормотал я, не скрывая досады. – Так что же ты со мной тогда не связалась?

– Ты слишком сильно законспирировался, Ури. Ни Пинхасу, ни мне своего телефона не оставил.

– А ты-то почему ничего мне не рассказывал? – набросился я на Пинхаса. – Мы ведь с тобой раз пять по телефону разговаривали.

– К слову как-то не пришлось. Ты ведь тоже не расспрашивал меня о моем семейном положении, хотя два раза на твои звонки меня Сарит подзывала.

Я потихоньку пришел в себя, поздравил молодых, и мы обменялись новостями. Я рассказал о своей службе в Ливане, об учебе в Махон Лев, Сарит — о том, как она, по совету Пинхаса, назвалась религиозной, записалась в альтернативную воинскую службу и работала под руководством Пинхаса в Управлении Древностей. Под самый конец службы – год назад – они поженились.

– А ты жениться не собираешься? – спросила Сарит.

– Собираюсь, но чуть позже, через год, а то и через два. К концу учебы, короче.

– И кто эта девушка?

– Ты меня не поняла. У меня нет девушки, но если я к тому времени случайно ни с кем не встречусь, то рав Исраэль сосватает мне подходящую спутницу жизни.

– Я бы так не смогла, – бросив на меня удивленный взгляд, сказала Сарит. –  Странно, как это люди, совсем друг друга не знающие, потом могут уживаться? Мы вот  с Пинхасом два года до свадьбы общались.

– Ну, это очень просто, тут хитростей нет. Когда основой жизни для обоих являются заповеди, то при взаимной симпатии и доброжелательном отношении все само получится, к тому же уступать друг другу их с детского садика учат. А мне вот другое странно, – в свою очередь удивился я, – как могут пожениться люди, даже хорошо друг друга знающие, когда один из них религиозный, а другой – нет.

Пинхас и Сарит переглянулись. Я вдруг обратил внимание, что Пинхас без кипы.

– Так ты что, Пинхас, снял кипу?

– Носить кипу, как ты сам знаешь, закон строго не обязывает. Мы прекрасно с Сарит договариваемся по всем галахическим вопросам и, как ты верно говоришь, самое главное – умеем уступать друг другу.

Ответ был уж очень уклончивым. Это меня насторожило.У меня возникло подозрение, что не столько Пинхас привил Сарит желание выполнять заповеди, сколько Сарит отвадила Пинхаса от строгого следования закону. Впрочем, поди знай, как Пинхас и раньше его соблюдал.

– Пойми, Ури, – заговорила заметившая мое смущение Сарит. – Мы с Пинхасом прежде всего ищем истину. Мы не хотим и не можем прикидываться и бездумно выполнять предписания, в которых не видим смысла. Пинхас разъяснил мне назначение некоторых заповедей, и я их стала соблюдать. Но главное, я с ним заново проштудировала ТАНАХ и кое-что из истории еврейской мысли. Согласись, что лучшего учителя, чем Пинхас, трудно представить. А Бог ко всем людям одинаково близок: и к соблюдающим, и к ищущим, и к светским.

– Зачем же Он тогда в ТАНАХе требует от евреев неукоснительного соблюдения заповедей и даже предписывает смертную казнь отступникам?

– Ури! – запротестовал Пинхас, – ты сам прекрасно знаешь, что все не так просто и что практически невозможно никого осудить на смерть из-за невыполнения заповедей. Это было совершенно немыслимо даже во времена Храма. С другой стороны, согласись, что те, кто ревностно выполняют заповеди, вполне могут разорвать отношения с сыном, который женился на светской женщине, и даже сидеть по нему семидневный траур, как будто он умер.

– А что, твои родители так поступили?

– Что за глупости! Да и кто сказал, что Сарит светская!

– Вот именно, Ури, – кивнула Сарит. – По-твоему, нет на голове тряпочки – значит, светский, есть – значит, религиозный? Это просто смешно. Да, я не ношу платок, а Пинхас кипу, но это не значит ровным счетом ничего. Как и то, что я зажигаю субботние свечи, а Пинхас делает киддуш.

– С последним позволь мне, Сарит, не согласиться, – это все-таки что-то значит. Но вот видишь, ты сама призналась, что ты не светская, а двум религиозным уже нетрудно найти общий язык. Поэтому я и говорю, что между светскими и религиозными существует пропасть, которую только очень смелые люди готовы разместить в собственной спальне.

Как-то в начале лета я сидел в кафе недалеко от Русского подворья. Фалафели были уже съедены, я потягивал ледяную воду  и  просматривал материалы по предстоящему экзамену по электронике.  

– Можно присесть? – услышал я веселый голос с арабским акцентом. Стул, пустующий возле моего столика, отодвинули.

– Халед! – обрадовался я. – Как поживаешь?

– Признаться, с тех пор как Арафат въехал в сектор Газа,  неуютно себя чувствую. Ты в тот день смотрел телевизор?

– Всего несколько минут и выключил. Слишком тошно стало.

– А я, представь, когда это происходило, сидел в Рамалле у одного друга, у которого антенна двадцать каналов принимает. Мы в поисках альтернативы все их перепробовали — и по всем эта рожа в куфье.

– Да уж. Недавнее возвращение Солженицына в Россию куда меньше внимания привлекло, – согласился я.

Мы ушли из кафе и забрели в Сад Независимости. И там, усевшись на траве, проговорили несколько часов.

Арабы по натуре своей народ очень теплый, даже притягательный. Когда приятельское общение задано соответствующей ситуацией, они мягки, обходительны, лишены даже следов высокомерия. Проходя мимо их ароматных кофеен, наблюдая их неспешные непринужденные беседы, невольно испытываешь желание к ним присоединиться.

В этом отношении Халед был истинным сыном своего народа - с ним трудно было прекратить разговор. Теперь же нас еще дополнительно сближала животрепещущая тема – триумфальный въезд виднейшего террориста ХХ века в Святую землю. 

Отношение Халеда к палестинскому делу мне было хорошо известно, и все же для меня оказалось неожиданным встретить в его лице такого решительного единомышленника. Несколько раз я пожалел, что Рувен его не слышит.

– Я не встречал ни среди сторонников, ни среди противников Арафата палестинцев, которые были бы способны вообразить, будто бы он намерен жить с Израилем в мире. А вы ему поверили! Почему? Как вы могли впустить в свой дом этого киллера? Как могли вступить с ним в переговоры? Какая тому может быть рациональная  причина?

– Ну, причина, положим, ясна. Запад уже давно признал ООП легитимной организацией, на Израиль давили десятилетиями... Вспомни, Арафату все сходило с рук: и уничтожение десятков тысяч ливанских христиан, и теракты в Европе... Сам Рейган предоставил Арафату дипломатический иммунитет, хотя располагал записью радиограммы, в которой Арафат лично отдает приказ расстрелять взятых в заложники американских дипломатов. Видно, Рабин решил, что евреям не к лицу быть щепетильней других…

– Не вовремя он спохватился. После войны в Заливе про Арафата все позабыли, да и интифада выдохлась.

В тот день Халед рассказал многое и о себе, и об истории своей семьи. Оказалось, что его прадед был замучен людьми Фейсала Хусейни за то,что продал землю евреям. Это был участок, на котором сейчас стоят еврейские дома в районе Неве-Яаков. Прадед Халеда был близок к Раджубу Нашашиби, тогдашнему мэру Иерусалима, который всячески поддерживал евреев и враждовал с кланом Хусейни. Рассказал Халед и о своем деде, который утверждал, что во времена британского мандата при всем терроре не было ни одного араба, который бы спорил с тем, что евреи возвращаются на свою землю по праву.