Я еще какое-то время морочил родителям голову, будто бы возобновлю учебу, но сам понимал уже, что к этим идиотским экранам никогда больше не вернусь.

Ближе к зиме  я смог убедить родителей в том, что человеку нужно занятие по сердцу и что двух лет учебы в Махон Леве вполне  достаточно для того, чтобы получить работу программиста, если в том вообще когда-нибудь возникнет необходимость.

В начале января приехал Андрей. Остановился он, как и в прошлый раз, у Зеэва и Марины. Я  сообщил Сарит о его приезде, и на другой же день мы были у него в гостях. Андрей уже знал, что к нам придет не прежняя легкомысленная девчонка-сорванец, а чужая жена и молодая мать.

Хотя как именно отнесся Андрей к этой новости, я не совсем понял... Во всяком случае по телефону мне показалось, что он скорее ошеломлен, чем рад.

Однако сейчас при всех Андрей изобразил бурную радость за Сарит, а может быть, и вправду уже так чувствовал...

И Андрей, и Фридманы буквально набросились на Сарит с расспросами. Из того разговора кое-что новое узнал и я: оказывается Сарит уже несколько месяцев училась на курсах медсестер, а Пинхас издал книгу, посвященную истории маккавейских войн и хасмонейской династии.

– Как же так получилось, что ты в медицину пошла? – удивился Андрей. – Мне казалось, у тебя гуманитарный склад.

– Склад-то гуманитарный, но от склада этого мало в жизни пользы. А родители мои – врачи, из-за них я давно на эту профессию нацелилась.

– А о чем Пинхас в своей книге пишет? – спросил я. – Ты читала?

– Конечно, – Сарит посмотрела на меня с удивлением. – Как бы я могла не прочитать книгу собственного мужа, написанную по очень интересующему меня вопросу? Он пишет о взаимодействии культур, о том, как эллинизм проникал в еврейскую жизнь.

– Тогдашняя ситуация во многом напоминает нынешнюю, – заметил Зеэв. – Эллинисты и иудеи противостояли тогда друг другу так же, как сегодня светские израильтяне противостоят религиозным.

– Не скажите, – стал спорить Андрей. – Между древними эллинистами и современными просвещенными людьми есть одно существенное различие. Современные просвещенные люди порождены христианской культурой, они идентифицируют себя с маккавеями, а не с эллинистами. В секулярной культуре, разумеется, всякие тенденции можно встретить, в том числе и богоборческие, но в ней несомненно имеются подлинные каналы связи с Богом.

– Совершенно с тобой согласна, Андрей, – кивнула головой Сарит. – Это то, что я всегда пытаюсь объяснить Ури. Он не понимает, что светские люди ищут того же Бога, что и люди религиозные, причем иногда у них это гораздо лучше получается. 

– Не думаю, что лучше. И я совсем не уверен, что христиане больше взяли от иудеев, чем от эллинов. Что же касается секулярной культуры, то и в ней, мне кажется, в большей мере проступает как раз лик Антиоха Епифана, чем Иегуды Маккавея.

При этих моих словах Андрей и Сарит весело переглянулись. Видно было, что они хорошо понимали друг друга, и я вместе со своим «ретроградным» подходом их сильно забавлял.

– Мне, представьте, точка зрения Ури более верной кажется, – неожиданно поддержал меня Зеэв. – В том, что сейчас происходит, я отчетливо вижу ту же самую маккавейскую коллизию. Обратите внимание, Рабин публично отрекся от ТАНАХа, сказал что не рассматривает его как мандат, предоставляющий евреям право на Эрец Исраэль. И вот приходит ревнитель и убивает его. Разве это не сцена времен маккавейских войн?

– Не напоминай об этом! – замахала руками Марина. – Рабин –  преступник, которого следовало судить. А этот молокосос не только дал уйти ему от правосудия, но еще и придал ореол мученичества его постылому делу.

– Постылому или постыдному? – переспросил Андрей.

– И то и другое, – сокрушалась Марина.

–  Ну не знаю, надо ли Рабина судить... – задумался Андрей. –  Мне кажется, вы погорячились. За политику – даже самую близорукую – судить проблематично. Этак все президенты и премьер-министры за решеткой  окажутся.

– В Талмуде сказано, что царя только Бог судить уполномочен, – поддержал я Андрея. – В трактате Сангедрин рассказывается, как мудрецы однажды вызвали на суд царя Александра Янная, но в ходе разбирательства сами признали, что судить его некомпетентны...

– А что он натворил? За что его судить-то хотели?

– За убийство. Тот еще царь был. Однажды распял восемьсот раввинов и зарезал перед их глазами их жен и детей, а сам наблюдал эти сцены, веселясь с наложницами...  Но это, разумеется, не значит, что рабиновские авантюры не заслуживают парламентского расследования.  

– Не знаю, – пожала плечами Марина. – Мы по-другому воспитаны. Если какой-то дорвавшийся до власти гражданин  – будь он генсек, или царь, – этой властью злоупотребляет, то народ имеет полное право его судить.

На следующий день я взял отпуск на ферме и повел Андрея в Шилоах – арабское село, расположенное на месте древнего йевусейского города, который завоевал царь Давид. В последние годы евреи скупили здесь десятки домов, и в этой, самой древней, части Иерусалима начались археологические раскопки.

Когда мы поднялись из Шилоаха, то у самых Мусорных ворот столкнулись с Халедом.

– Вот так встреча! – обрадовался я.  – А вы знакомы, между прочим.

Андрей стал пристально рассматривать Халеда, по улыбке которого сразу стало ясно, что он как раз узнал Андрея с первого взгляда.

– Вроде нет, – ответил Андрей.

– Тогда знакомься. Халед, – сказал я Андрею.

– Я о тебе много слышал. Очень рад, – ответил Андрей на иврите.

Мы решили вместе погулять по Старому городу. У охраны при входе мы с Андреем благополучно миновали рамку металлоискателя. А вот Халеда охранник долго проверял и попросил предъявить документы. Тот достал из кармана удостоверение личности, показал его и тоже прошел.

Я заметил, что корочка его документа была синей, а не оранжевой, как в прошлый раз. Это совсем сбило меня с толку.

Что это значит? Откуда у Халеда израильский паспорт?

От этой мысли меня тут же отвлек Андрей, тянувший нас к узким Магрибским воротам, ведущим на Храмовую гору.

– Пошли туда…

– Это не так просто, – усмехнулся я. – Туристические экскурсии наверх иногда допускают, но в принципе для немусульманина туда путь закрыт.

– Ты хочешь сказать, что никогда там не был? Не был на Сионе? Ведь ты же сионист.

– Не был. Не думаю, что это возможно. Впрочем, я слышал, что существуют какие-то ортодоксальные иудеи, которые добились разрешения подниматься на Храмовую гору. Их пускают вроде бы по двое, раз в неделю. Но за ними следят специальные стражи – чтобы они глаз не закрывали и губами не шевелили.

– Чего-чего?! Это еще зачем?

– Шариат запрещает евреям и христианам молиться в пределах мусульманских святынь…

– М-да, – пробормотал Андрей. – Продвинутая вы, однако, демократия. Такие широкие права мусульманам предоставляете…

Мы углубились в еврейский квартал, дошли до разрушенной иорданцами синагоги Хурва и уселись на каменный парапет, залитый лучами зимнего иерусалимского солнца.

– Что за удостоверение ты предъявил сейчас у Стены Плача?  – задал я наконец  Халеду мучивший меня вопрос. – Можно взглянуть?

Халед с легкой усмешкой протянул документ.

Я открыл паспорт и убедился, что он принадлежит действительно Халеду Эль-Масри. На месте проживания значилось… Акко.

– Откуда у тебя это? Ты ведь палестинец, живешь в Рамалле. Я же сам тебя там встречал.

– Все чисто, – забирая паспорт назад, сказал Халед. – Я уже скоро год как получил израильское гражданство.

– Каким образом?