– Так это, значит, харейдим израильские флаги сжигают?

– Да, они. Но сейчас и среди харедим не так все однородно. Флаги в наши дни жгут совсем уже крайние... Вроде тех из Меа Шеарим. Кстати, там, где тебя краской облили, у нас однажды израильский флажок с машины сорвали... Так что мне твои чувства очень понятны...

–  Своей блистательной лекцией ты хочешь мне сейчас доказать, что вы не фанатики?! – не сдавалась девушка.

-     Фанатик – это не тот, кто во что-то твердо верит...

-     Интересно... А кто же фанатик?

-     Тот, кто других вер не терпит. Вот, например, тот араб, который на Андрея наехал,  он фанатик.

– Так ты уверен, что это был теракт? – разговор опять съехал на то драматическое приключение, которое нам пришлось пережить пару дней назад.

–  А что же еще?

– Да. Наезд был намеренный. Но слишком все-таки странно эта машина себя вела.

– А что странного?

– Как, ты ничего не заметил? – удивилась Сарит.

– Нет, а что?

– Ах, ну да. Ты же книгу читал. Так я расскажу тебе: эта машина сначала мимо нас проехала, рядом с нами притормозила, а потом развернулась метрах в трехстах  и тогда уже разогналась в обратном направлении.

– Странно. А ты в полиции это рассказала?

– Конечно, рассказала.

– Не понятно. Если бы теракт планировали — наехали бы при первом проезде. Может быть, он кого-то вдруг разглядел и сбить пытался кого-то конкретно? Но кого? Зачем ему Андрей? – соображал я. – Может быть, он в кого-то другого метил? В тебя мог?

– В меня?! – Сарит просто остолбенела от удивления, брови полезли вверх, глаза расширились до размеров спелой сливы, ее, кажется, задело подобное предположение, и слегка обиженным тоном она ответила, – скорее уж в тебя!..

-     Хорошо, вопрос снимается. Остается араб. Араба нельзя исключить. Это могло быть сведением счетов. Что ты думаешь?

– Насколько я понимаю, отношения обычно выясняют в тихой подворотне, а не на открытом шоссе.

– Ты права. Надо разобраться, как так получилось, что машина сбила именно Андрея?

– Да никто в него специально не целил! Просто араб успел назад отскочить,  а Андрей зазевался. Ну а мы с тобой вообще у самого бортика стояли... Террорист этот наверняка боялся туда врезаться...

– Вдруг Андрей что-нибудь объяснить сможет? Давай вернемся в больницу!

– Сейчас там суматоха с этой выпиской… Лучше завтра к нему домой зайдем.

– Но у меня занятия в йешиве. Учимся с шести утра до часу ночи… Дни трепета, к тому же, начались…

– Дни трепета, как раз, самое подходящее время проведать больного…

Заметив мои колебания, она сердито добавила:

– Ну еще бы, это так страшно важно – целыми днями молиться и учиться. Особенно учиться тому, как хорошо помогать людям, навещать больных и делать добрые дела. Ну давай, учись, учись. И молись, молись.

Я рассмеялся.

– Ну хорошо, уговорила. Сходим завтра к Андрею. Когда у тебя школа кончается?

– Завтра? Вообще-то в два, но я могу и раньше.

– Можешь и раньше, значит? Ах да, я и забыл: учиться – это ведь не так важно, как «добрые дела делать».

– Ты быстро схватываешь, – улыбнулась наконец Сарит.

***

Фридманы, Зеэв и Марина жили очень удобно, в центре Иерусалима, недалеко от рынка Махане-Йегуда. Когда мы вошли, хозяев еще не было. Андрей нам очень обрадовался и сразу провел нас в гостиную, в которой многое узнавалось из советских времен — похоже, Фридманам удалось перевезти из Союза многие памятные вещи — даже картину с невразумительным зимним пейзажем я узнал — такая же висела у моих соседей в Москве. Мы расположились в гостиной и сразу приступили к делу:

-     Давай, говори! – подбодрил я Сарит.

И девушка снова рассказала историю о том, как машина, которая,  казалось, ехала мимо, вдруг затормозила, потом отъехала, разогналась и сбила Андрея.

Андрею история показалось невероятной.

-     Что ж ты сразу мне и Ури этого не сказала?

-     Тебя не хотела беспокоить, ты едва живой был, а с Ури мы вообще сперва на разных языках разговаривали, – пожала она плечами. –  Полицию-то я сразу поставила в известность. И потом я думала, что вы и так всё видели.

-     Ничего мы не видели. Как ты сама-то это в таких подробностях разглядела?

– Вы же меня на амбразуру бросили, а сами книжки читали и сны смотрели –  за дорогой я одна и наблюдала. И еще тот араб...

Сам Андрей прокомментировать ничего не мог — он почти ничего не видел, а если что и видел — то не помнил. Собственной версии событий у него не было. Но предположение, что пытались сбить именно его, Андрей отверг категорически.

– Я здесь никого, кроме вас, не знаю. Кто бы мог на меня покушаться? Может, все-таки в кого-то из вас целились?

– Эта версия вчера тщательно разрабатывалась, но была отвергнута.

– Если честно, меня гораздо больше, чем это запутанное дело, волнует мой перелом. Из-за него я не смогу путешествовать минимум месяц. А мне совершенно необходимо в одно место попасть!

– Снова на «гору Искушения»?

-     Ну  да. Я же говорил тебе, там есть нечто очень важное для меня...

-     Вообще-то ты этого не говорил, но по лицу было понятно... Думаю, что по горам ты уже не попрыгаешь — в этот приезд. Только в следующий. Но не волнуйся, организуем тебе что-нибудь альтернативное поблизости… Мы обязаны компенсировать или как-то скрасить тебе твои лишения. А святых мест в Иерусалиме, слава Богу, хватает.

-     Ты не понимаешь! Это совсем не то, что ты думаешь. Это место совершенно незаменимо. Я ради него ехал, ради него оставил институт, и не только...

В этот момент в дверях показались хозяева. Невысокий скромный сверх-интеллигентный Зеэв и шумная энергичная Марина. Зеэв говорил тихо и неторопливо, мягко возражая и не спеша обдумывая ответ — это создавало такую теплую спокойную атмосферу, которой мне не хватало дома. Мы поговорили о наезде, а затем разговор, как всегда в то время в среде репатриантов из СССР, незаметно соскользнул к теме перестройки и рухнувшего железного занавеса. События на бывшей родине живо интересовали моих земляков, все это казалось диковинным, сверхважным и вызывало восторг, удивление и гордость.

– Для меня это событие было полной неожиданностью. Признаюсь, я всегда думал, что тоталитарные системы не разрушаются изнутри… Были ли какие-то признаки приближающегося переворота? Вы что-нибудь замечали? – обратился он к Андрею.

– Никаких признаков не было. Сперва Горбачев вырубал виноградники и ставил повсюду своих людей, никакими свободами и не пахло. Весь 86-й год все шло «по-брежнему». Я очень удивился, когда на радио «Свобода» один комментатор разглядел признаки тектонического сдвига в том, что в журнале «Коммунист» была опубликована статья, в которой сдержанно хвалили Василия Гроссмана. И что бы вы думали? Он-таки, комментатор «свободный», прав оказался! Но первые полтора года Горбачев свои революционные намерения умело прятал: только гайки закручивал и ничем, кроме этой статьи в «Коммунисте», себя не выдал.

–  Я слышал, – добавил Зеэв, – в 1986 году даже  просьбы на выезд в Израиль перестали принимать.

– И вот 8 декабря в Чистопольской тюрьме умер Анатолий Марченко. Он держал бессрочную голодовку за освобождение всех узников совести, – продолжил Андрей. – И вдруг все в одночасье переменилось, как по волшебству: 19 декабря освобождают Сахарова, а 7 февраля следующего года первых 42 политзаключенных.

– Бедный Марченко,  чуть-чуть не дотянул, – горестно вздохнула Марина.

-     Да, 10 дней всего, – согласился Андрей. – Только, знаете, мне иногда кажется, что именно он-то как раз и дотянул. Все это дело дотянул и с мертвой точки сдвинул. Может, и звучит невероятно — я иногда думаю, что без его гибели никаких освобождений бы не было. Допустим даже, что Горбачев сам давно хотел всю эту казарму советскую распустить — но для этого нужен был момент, когда все политбюро находится в смятении.