— Это что… твой Семен? — удивился папа.

— Он, — сказал Толик. — Я знал, что он здесь. Голодный, а домой не возвращается. Словно Вадим ему тут все медом намазывает. Вот дурак же ты, Сенька, — лохматил Толик у пса загривок. — Вот дурак. И по своей же собственной дурости целый день ничего не ел. Видишь, нету твоего Вадика. Нету. А ты примчался.

— А Вадик, — спросил папа, — это тоже… ну… собака?

— Зачем собака? — сказал Толик. — Братан мой двоюродный.

— Пап, — сказала я, — можно, я покормлю Семена?

— А чего ты у меня спрашиваешь? — сказал папа. — Ты у Толика спроси.

— Можно? — посмотрела я на Толика.

— Нет, Ира, — сказал Толик, — здесь Семена кормить нельзя. Он должен отвыкать от этого дома. Я его в Утевке покормлю.

— Папа, — сказала я, — давай отвезем их в Утевку. И там я ему колбасы дам.

— Да? — сказал папа. — А маме ты ничего не обещала?

— Так не топать же им в такую даль пешком, — сказала я. — Кроме того, они никакие не встречные-поперечные, а наши знакомые. Потом Толик тебе обещал в Утевке с карбюратором помочь.

— Это я нам правда помогу, — подтвердил Толик. — Вы не сомневайтесь. И телефон там у нас рядом. Пока ремонтируют карбюратор, вы и позвоните.

В Утевку мы Толика с Сенькой, конечно, отвезли. Сенька со мной сразу подружился. И не только потому, что я угостила его любительской колбасой. Мне с Сенькой заметно полегчало. Будто мои биоритмы немного переключились с отрицательного полюса на положительный.

Дома у Толика нас угостили обедом. И еще Толикина мама убеждала нас, что мы непременно должны остаться у них ночевать. Толик очень походил на свою маму. Так вроде ничего общего. А если бы я ее где-нибудь увидела, то сразу бы догадалась, что она Толикина мама.

— Оставайтесь, — уговаривала она нас.

— Нет, — твердо сказал папа, — мы туристы и поэтому ночуем вне населенных пунктов, на природе. До свидания. Мы поехали.

— А карбюратор? — спросил Толик.

— Да, ведь карбюратор, — вспомнил папа. — Но ничего. Я посмотрел, вроде он сейчас нормально.

— А звонить, — сказала я.

— Звонить сегодня не будем, — сказал папа. — Сегодняшний день не считается. Ведь мы сегодня утром с мамой и без телефона разговаривали.

— Ну… все-таки, — сказала я.

— Слабак ты, доченька, — сказал папа. — Вот ты кто. Папа попрощался со всеми за руку. И даже потряс Сенькину лапу. За что Сенька благодарно лизнул папу в ухо.

На другой день, переночевав в машине на лесной опушке, мы с первого же попавшегося нам в пути почтового отделения позвонили маме. Бросили в щелку телефона-автомата пятнадцать копеек и сразу попали на маму. Слышно было, словно в городе. Папа держал трубку так, что половина маминого голоса попадала в его ухо, а другая половина — в мое.

— Да, да! — кричала мама, хотя было прекрасно слышно. — Ну, как вы там? Только ни в коем случае не ложитесь на сырую землю. И не открывайте в машине всех окон, просквозит за милую душу.

— Про сырую землю и сквозняки мы тебе клятв не давали, — сказал папа.

— Толя, перестань дурить! — радостно закричала мама. — Я ведь серьезно! Как у вас там? Какая погода? Хорошо, что вы уехали. У нас абсолютно нечем дышать, прямо совершенная Африка.

Голос у мамы звенел так восторженно, что мне сразу вспомнился жизнерадостный Семен. И еще мне подумалось о Вите Пудикове. Но это, наверное, потому, что мама сказала про Африку.

Когда папа повесил трубку, биотоки у меня снова потекли в обратную сторону. Мы с папой молча сели в машину и молча поехали. Мы ехали, а мне все казалось, что папа вот-вот заведет разговор про неполадки в карбюраторе. И тогда я ему наверняка скажу, что с таким карбюратором действительно далеко не уедешь. Но папа сердито крутил руль и молчал.

В Японии, рассказывал мне Витя Пудиков, если у человека биоритмы на полном минусе, то его даже не допускают к работе. Ну, если у него ответственная работа, если он, например, машинист поезда или водитель автобуса. Папе, наверное, после телефонного разговора тоже не следовало садиться за руль. А он сел. И при въезде в городок со странным названием Тынь у нас произошла неприятная история.

На обочине дороги стоял зеленый мотоцикл с коляской. Я его еще издали приметила. Он стоял на правой обочине, с моей стороны. На мотоцикле спиной к нам сидел дядя в брезентовой куртке. Я еще подумала: такая жарища, а он словно пожарник разрядился.

Когда до пожарника оставалось метров десять, он неожиданно повернул руль и поехал с обочины прямо поперек нашего пути. Что произошло дальше, я не очень разобрала. Все мелькнуло в какое-то мгновение. Папа нажал одновременно на тормоз с гудком и вывернул руль вправо. Под жуткий скрежет тормозов и вой гудка мы выскочили на обочину и врезались в тополь. Раздался металлический удар, звон разбитого стекла, и все стихло. Даже мотор заглох.

— Ты ничего? — спросил у меня папа, прежде чем вылезти из машины.

— Я ничего, — сказала я. — А ты?

У нашего бедного «москвича» смяло правое крыло, высадило фару с подфарником и погнуло бампер.

— Вы только, пожалуйста, не уезжайте, — сказал папа мотоциклисту. — Я сейчас вызову ГАИ, и мы разберемся, кто виноват.

— Что?! — накинулся на папу дядя в брезентовой куртке. — Да мне кого хошь вызывай! При чем я-то тут? Не умеешь крутить баранку, так лежи дома на печке. Чего тебя на дерево-то понесло? Вона простору вокруг сколько. Завернуть не мог?

— Зачем вы так говорите: простор, — сказал папа. — Вы же прямо перед моим носом вывернули… А должны были пропустить. Должны или нет? И хотя я не собираюсь взыскивать с вас за причиненный мне ущерб, но вы сами понимаете, что в случившемся виноваты только вы.

— Я?! — закричал дядя. — Смотри, какой шустрый. Сам ущербил свою сопливую технику, сам на себя и пеняй. Взыскивать! Вот с себя и взыскивай. Что ты в дерево-то уцелил?

Лихо прыгнув в седло, дядя стал остервенело бить босой пяткой заводную педаль. Почему-то дядя катался на мотоцикле еще и босиком. Мотоцикл трещал, фыркал, но заводиться, однако, не желал. А мне казалось, что он вот-вот заведется, взревет и растает вместе со своим босым седоком в знойном мареве дороги. Растает, а мы останемся при своей сопливой технике. И главное, у мотоцикла не было номерного знака. Приедет ГАИ, даже не скажешь, из-за кого мы пострадали.

— Ать, откуси ему печенку! — ругнулся дядя, слезая с мотоцикла. — Танк! Бронепоезд, а не мотоцикл! И не заводится. Ты понимаешь, какая фиговина, — стал он объяснять папе уже спокойно, — ехал я, ехал и заглох. Ни тпру, ни ну, ни кукареку. Всю ногу обколотил, заводимши. И вдруг — Фр-р! — и завелся. Вот я с радости-то и крутанул руль. Ты меня тоже пойми. Что я, нарочно, что ли? Я от радости и позабыл, что на проезжей дороге. Мне на работу нужно, а он не заводится.

— А мы вот с дочкой в путешествие собрались, — кисло сказал папа.

— Так и хорошо! — воскликнул дядя. — И поедешь! Разве это поломка! Тьфу, а не поломка. Сейчас до моего дома своим ходом доберешься и еще меня на буксир прихватишь. А там я тебе такой лоск на мобиль наведу, ярче прежнего засияет. Трос есть?

— Есть, — сказал папа.

— Доставай! — скомандовал дядя. — Заводи мобиль. Берешь меня на буксир — и едем. Я же механик! Ты знал, от кого в дерево шарахаться. Ха! Мы из твоего мобиля такой люкс соорудим, пальчики оближешь.

— Спасибо вам, конечно, — сказал папа. — Но я уж как-нибудь сам.

— Ты мне, может, не веришь? — вскинулся дядя.

— Но какой же вы механик, — заметил папа, — если у вас мотоцикл и тот не заводится.

— Трос давай! — закричал дядя. — Философ мне тоже! Я к тебе по твоей специальности с советами не лезу? Да я эту — тьфу! — мотоциклетку в гробу в белых тапочках видел. Мне ее сосед Мишка припер. «Задарма, — говорит, — отдают. Посмотри, покупать или не покупать». Вот я и поехал. Трос, говорю, давай! Философ! Я же денег с тебя за ремонт брать не собираюсь. Раз сам виноват, значит, сам за так и починю. Перепугался!