— Не расскажешь!

— Расскажу!

— Расскажешь, что поехала со мной?

— Дай только вернуться, я все, все расскажу! Эх ты, недотепа! Кто бы поверил? Сорок пять минут ехал в вагоне с девочкой и не произнес ни единого слова! Да таких потрясающих недотеп больше мир не видывал. Тебя надо в цирке показывать. Большой Мэтт Баррелл, так его называют. Чемпион, его называют. Прошу прощения, но меня душит смех.

— Эй, полегче, ты, как там тебя!

— Ты уж не ударить ли меня собрался?

— Будешь нарываться, увидишь.

— Вы только послушайте его! Лихой парень. Могучий герой. Грозится побить девочку. Вот это храбрец так уж храбрец. Большой Мэтт, так его называют. Большой Трус, это вернее. Ну погоди, я расскажу девчонкам!

— Не расскажешь!

— Погоди только. А они расскажут мальчишкам. По одному ты, может, их бы и отлупил, но они выйдут на тебя по десятеро! И тебя ПЕРЕВЕДУТ, как того парня Джексона. Ребята тебя так отделают, по частям собирать придется…

Мэтт шагал прочь. Уходил. Решительно печатая шаг. И оглянулся, только отойдя на двадцать шагов, так что слезы, снова выступившие у нее на глазах, были ему оттуда не видны. Ему видно было только, как над ней сияло солнце — от удовольствия? — а кругом золотилась листва акаций, летали туда-сюда пестрые попугаи, пчелиные крылышки сверкали алмазами, и Джо среди всей этой красоты была так немыслимо хороша, просто сердце замирало. Настоящая красавица. Стоит — хрупкая, слабая. Стоит — такая ослепительная, что планеты сейчас попадают со своих орбит.

В продолжение одного часа, Мэтт, у тебя была подружка. Чемпионский срок — по краткости. Один какой-то жалкий час. Настоящая, всамделишная девчонка-подружка, с живой кровью в жилах и дышала живыми легкими. А ты даже не управился ее поцеловать. Даже за руку взять не управился. И пожалуйста, опять тебе осталась твоя золотоволосая Елена с зазывным взором. Бестелесная, призрачная Елена. Елена из тысячелетнего прошлого. Из страны грез. Но разве ты в этом виноват?

Эх, старик Мак-Нэлли! До чего же это глупо с его стороны, опускать самое существенное. Вот, например: как приступить? Не может же Мэтт спросить у собственного отца или тем более у приятелей? Нельзя, ведь ты — Чемпион, Большой Мэтт. Одиноко человеку, когда он наверху, от тебя ожидают, что тебе все известно.

Ах, Джо, как бы это было здорово — знать, что ты на меня смотришь, что есть в толпе человек, которому все равно, чемпион ты или тащишься в самом хвосте.

Ах, Мэтт, ну что же такое случилось? Что я такого сделала, чего не следовало? Вон ты карабкаешься вверх по обрыву, и, видно, всему конец. А ведь я ждала тебя с десяти лет. Или мне было тогда только три года? Вернись, Мэтт, тебе ведь нужен кто-нибудь вроде меня, чтобы присматривать за тобой. Я бы так гордилась, когда по утрам рядом с тобой держалась бы за ремень в вагоне электрички. Так гордилась бы, когда по вечерам шла бы рядом с тобой со станции. Так гордилась бы, когда плавала бы вместе с тобой в бассейне. Я бы так гордилась, что могу сказать: Мэтт, я тебя люблю. Господи, молю тебя, ведь ты знаешь, я же, в общем-то, неплохая девочка! Я обычно не делаю, чего не полагается. Ну, пожалуйста, исправь то, что случилось! Что тебе стоит? Порази его стрелой молнии. Или сломай ему ногу, чтобы мне надо было за ним ухаживать. Или прокричи ему на ухо: глупый, глупый ты дуралей, Мэтт Баррелл, ведь Абби — твой друг. Или Элен. Или Джо. Или как там меня…

Но Мэтт взобрался вверх по обрыву, не поскользнулся, не оступился ни разу, и не было ни грома небесного, ни ангелов божьих, ни землетрясений, ни космических катаклизмов — поднялся вверх, пошел и скрылся из глаз. Вот и все.

Ну что тут будешь делать?

Прямо душа разрывается!

Абби сидела на камне и плакала.

Мак-Нэлли-ленд! Земля, где все обязательно должно быть хорошо, потому что иначе не бывает. Земля, где все просто и где еще не надо было изобретать охрану природы. Где влюбленные бегали, держась за руки. Среди тюльпанов.

Эта земля здесь!

Вон сколько тут деревьев, трав, цветов, ты в жизни такого не видел. Как в кино, когда вдруг запустят ленту, а ты смотришь и не веришь, что так бывает на самом деле. В листве надрываются птицы, словно у них прослушивание перед записью на пленку. И столько воздуха, и веет ветер, ищет, какие бы мельницы покрутить. И эти удивительные запахи, от которых дышится все глубже и глубже. И ни души вокруг — ни взрослых, ни маленьких, только одна та, которая виделась тебе танцующей босиком по мягким мхам. Вокруг порхают солнечные блики, словно на живых крылышках. Жужжат пчелы, и птиц — до черта. Словом, одни добрые знаки куда ни плюнь. И нет ничего, что могло бы испортить такой день. Нет ничего, а день испорчен. Да еще как.

Я просто гений, не иначе. Обыкновенный парень не смог бы так все испакостить. Завел себе подружку, настоящую, живую девочку, такую славную, — и вот на тебе. Не успел оглянуться, а уж ничего у тебя нет, только голова чертова трещит как полоумная. Должна же в этом быть и моя вина, хоть я и знаю, что ничем не виноват. На свете столько милых, добрых девочек, надо же мне было раздобыть себе такое чудовище, которому место за решеткой. В зоопарке. И чтобы надпись была:

«Осторожнее! Гомо Феминус.[6]

Плотоядное, хищное.

Питается мальчиками».

Мэтт швыряет на землю все свои пожитки. В горле у него что-то булькает, будто от удушья.

Мак-Нэлли-ленд. Место как место, ничем не отличается от остальных. Ей-богу, проблемы не отпускают парня нигде, хватают за пятки, как собаки. В один прекрасный день вот возьму и улечу. Раскачаюсь на параллельных брусьях, раскручусь колесом — и отпущу руки! Взлечу к потолку, пробью крышу и — вверх, на самый шпиль. Пусть вызывают вертолет и снимают меня оттуда.

Мэтт продирается сквозь заросли к краю обрыва и кричит вниз:

— Скажешь кому-нибудь в школе, увидишь тогда, что я сделаю!

Джо сидит там внизу на камне. Видно как на ладони: вон она в золоте акаций, сидит, плечи вздернуты, лицо закрыла руками.

Джо, ты что, плачешь?

Не может быть, чтобы ты плакала!

Это древнейший прием, я знаю. Во всех книгах написано. Что ни читаешь, всюду девчонки ревут страница за страницей. Чуть что не по ним, тут же слезы, но в жизни нет такого парня, который бы клюнул на эту удочку.

Мэтт кричит еще громче:

— Ты меня слышала?

Даже не соизволила голову поднять, чтоб ей!

— Смотри, пожалеешь!

Мэтт отходит прочь, подбирает с земли пиджак, галстук и портфель и возвращается к обрыву, чтобы в последний раз выкрикнуть свою угрозу.

Она сидела, подняв голову. Вон она там, внизу, сидит, обратив к нему лицо, как минутная статуя, вытесанная из времени. Далеко и в то же время так близко. Будто моментальная фотография из альбома души. Веки красные, лицо мокрое от слез. Но в следующий миг она уже снова спрятала лицо в ладони, словно и не поднимала никогда. Не сходи с ума, Мэтт. С такого расстояния ничего тебе не могло быть видно. В чем же ты пытаешься себя убедить? Мало тебе одного дня? Хуже этого дня не было на людской памяти, какой ни возьми, хоть самый несчастливый день со времени твоего рождения. То все были детские неприятности, Мэтт. А это уже не детские. Испорчена школьная характеристика. Погублено блестящее будущее. Люди переходят на другую сторону улицы. Тебя исключают из школы. Стыд. Позор. Мэтт ославлен на весь свет. Женщины, приятель, хуже заразы, они нас губят. Повторяется история с Джексоном. Точка в точку. Старик Мак-Нэлли с печальным выражением лица. Носок его ботинка ударяет в пол. Вопросы, а что на них ответить? Быть может, даже вмешательство полиции. Ты попался, приятель, имей в виду. Что она на тебя ни скажет, всему поверят. С таким-то лицом, как у нее, с этими большими карими глазами — да тебя и слушать никто не станет. Может, и Джексон тоже оказался жертвой наговора? Если ты выберешься из этой истории живым, приятель, можешь устраиваться на работу отгадчиком — будешь предсказывать победителей на скачках. При таком везении невозможно промахнуться.