«Море! Больше всего на свете я люблю море! — писала Вика. — Вся моя жизнь вмещается в это слово! Море. Его нельзя описать словами! — Восклицательные знаки Вика прямо-таки рисовала. Красивые — не оторвешься. — Прибой обнимает мои ноги! — читал Маленький дальше. — Он летит на меня тысячами бриллиантовых брызг! Мне кажется, что чайки смеются надо мной!» «Здорово завернула про чаек», — подумал он тогда.

Маленький Петров хорошо запомнил это письмо, даже бумагу запомнил, гладкую, блестящую, и почерк — с наклоном в запретную сторону. Все запомнил. Странное это было письмо, вроде как из книжки списано, неизвестно к кому, о чем… «Море! — прогнусавил он тихо, когда начался следующий урок. — Море! Как прекрасно оно! Чайки смеются надо мной!»

Да, Вика бы сейчас в два счета сочинила это проклятое письмо.

— Ну как, Маленький, написал? Давай посмотрю!..

Это Каштанов. Третий раз прибегает на пристань. Он уже успел в деревню сбегать, конфет купить, искупаться. Стоит перед Маленьким — загорелый, поджарый, ребра после бега так и ходят ходуном. Наклонился, а с мокрых волос — кап, кап — на бумагу.

— Ну ты даешь! Письма написать не может! Пиши, диктовать буду: «Дорогая мамаша…» Ладно, мама, все одно. Восклицательный знак. С новой строки. Отступи маленько. С большой буквы. «Пишет твой сын… Прости меня…» запятая «…что я уехал, не спросившись…» Точка. «Море властно зовет меня…» Что смотришь? Пиши: «Море властно зовет меня…»

— И чайки смеются надо мной, — сказал Маленький. — А что, Каштанов, оставит меня капитан или домой отправит?

— Оставит! — небрежно бросил Каштанов. — Ну, пиши скорей. Надоело мне с тобой возиться. Море… властно… зовет…

— Иди ты, — сказал Маленький Петров. — Сам напишу.

— Давно бы так! — обрадовался Каштанов. — Бегу купаться. Водичка — во!..

Маленький решительно склонился над блокнотом:

«…что я уехал, не спросившись. Я думал, ты меня ни за что не пустишь. Больше я так никогда не буду. Только бате не говори. Живем помаленьку, заработал три наряда. До свидания. Кольке привет. Я научился грести…»

Маленький еще подумал-подумал, погрыз карандаш и, тяжело вздохнув, приписал: «Целую тебя».

И все. И ни слова о главном. Про капитаново решение, про отправку домой. А вдруг и в самом деле оставит.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.

Хобби Кривого Томпа. Рассказ Каштанова

— А во смешно, — сказал Кошельков, — мы один раз в столовой весь хлеб съели.

— Как это — весь?

— А вот так — весь!

— А зачем? — спросил Маленький Петров.

— Обед долго не приносили. Во смешно, да?

— Это что, — сказал Степа. — А мы с Петуховым — помните Петухова? — мы с Петуховым раз в Эрмитаже заблудились, в Зимнем дворце…

«Где они только не были, — с завистью подумал Маленький Петров, — и в Ленинграде, и в Москве…»

— Здорово заблудились! — повторил Степа. — На построение опоздали, втык получили…

— А во смешно, — сказал Кошельков и сам первый засмеялся. — Во смешно: мы раз шлюпку на берег вытаскиваем, а канат гнилой…

— Ну? — сказал Маленький Петров.

— Что ну? Что ну? — рассердился Кошельков. — Канат гнилой, вот тебе и ну!

— Это все ерунда, — сказал Каштанов, подбрасывая в костер смоленую доску. Смола оплавилась, закипела мелкими блестящими пузырьками, треск пошел кругом. — Это все ерунда. А слыхали, что с нашим капитаном в Рыбецке было? Про Кривого Томпа слыхали? Нет? Ну, вы еще салаги…

…Сколько раз в прежние времена, когда шлюпки уходили в плаванье, а Маленький Петров оставался на берегу и махал, махал им рукой, или когда торопился по звонким плитам Ратушной и ждал: вот сейчас из-за угла покажется красная черепичная крыша Дворца пионеров, потом — калитка, потом — дверь и в тихом сумраке клубной комнаты подымется навстречу сутуловатая фигура в потертом кителе… Сколько раз тогда мечтал он о такой ночи, о таком сильном костре, который вот-вот оторвется от земли и полетит по небу гудящей многокрылой птицей… И вот — есть ночь, есть костер, а он сам здесь уже чужой. Его все равно что нет. Спишут на берег, и никто о нем не пожалеет…

А Каштанов уже рассказывал:

— Наш капитан раньше в Рыбецке работал, в порту, начальником охраны вроде. И там начали суда пропадать. Вначале шлюпки, байдарки, моторки пропадали — мелочь всякая. Потом спасательный катер пропал у ДОСААФа, новенький совсем. Потом глиссер. А после морской буксир.

Шум поднялся — на весь город! Милиция целый день шурует, ищет воров, а ночью снова пропажа — землечерпалка исчезла! Утром работяги пришли, а землечерпалки нет… Вызывает капитана начальство: «Чего ж вы, это самое, товарищ Колодкин, плохо порт охраняете? У вас из-под носу корабли тащат! Наводите порядок, а то…»

Капитан охрану усилил, домой не ходит, у себя в кабинете ночует, каждую ночь сам посты проверяет.

А в это время приходит в Рыбецк трансатлантический лайнер «Виктория», порт приписки Нью-Йорк. Пришел, пришвартовался, как положено.

А в двадцать четыре ноль-ноль капитан, как всегда, выходит из кабинета — проверять посты. Идет по пристани — что такое?.. Часовой спит! Прислонился к фонарному столбу и храпит. «Ах ты пьяница! — думает капитан. — Разгильдяй!» Подошел и часового — за плечо. Тот спит. Капитан понюхал — спиртным не пахнет. Интересно, думает, в чем же дело?.. Расталкивал, расталкивал, никакого толку. Пошел дальше. Елки-палки, второй тоже спит! Третий! Четвертый! Все часовые спят! Капитан думает: «Тут что-то не так…» Ступил на причал, идет на цыпочках, в тени… Впереди «Виктория»… Огней мало. Тихо. Вдруг видит: какой-то человек приближается к трапу. Капитан следом. Человек подходит к вахтенному, кладет ему руку на плечо… Вахтенный зашатался, зевнул, голову на грудь уронил и захрапел. Тут человек оборачивается, и капитан видит: Кривой Томп! Кассир из портовой бухгалтерии! Одноглазый Томп!..

Капитан кричит: «Томп!» — и к трапу. Подбежал, протягивает руку, хочет схватить Кривого Томпа — удар! — капитан падает. Вскочил, бросился на Кривого Томпа, схватил его, тащит на причал, а тот приемчиком — раз! раз! — капитан снова падает, с трудом подымается, в голове туман, видит: Кривой Томп взбегает по трапу, трап исчезает на борту «Виктории», Кривой Томп глядит на него с борта, зловещая улыбка играет на его бледных губах, бесшумно ползут из воды якорные цепи… Не зажигая огней, «Виктория» отваливает от причала и скрывается в ночной мгле…

Утром капитан проснулся у себя в кабинете, за столом.

Открыл глаза: в кулаке у него зажата черная повязка одноглазого Томпа! Бархатная такая повязка с кругляшом для глаза.

Капитан к окну — «Виктории» у причала нет! Выбежал в коридор, распахнул дверь в бухгалтерию, а там Кривой Томп сидит. Крутит свой арифмометр, а левый глаз — которого нет — лейкопластырем заклеен… «Здравствуйте, говорит, товарищ Колодкин, доброе утро, хорошая погодка, желаю успеха, будьте здоровы…» Всяко издевается, а капитану — что? За руку не схватишь. Повязку предъявить? Скажет: «Не моя».

А в городе уже целый скандал — международный конфликт! Лайнер пропал, со всей командой! Шутка ли? Радио, печать — на весь мир! Ноты правительству, порт оцеплен, самолеты-разведчики над морем кружат, водолазы по дну бухты ползают, начальство понаехало!..

Вызывают часовых — часовые ничего не помнят. Вызвали капитана. «Ничего не видел, ничего не знаю…» «Ну, как, думает, я скажу про этого Томпа, никто ж не поверит. Скажут, рехнулся Колодкин. Начитался детективов и рехнулся».

Совсем капитан расстроился, пошел в кафе. Сел за столик, а его кто-то за плечо трогает. Обернулся — Кривой Томп!.. «Можно, говорит, я рядом сяду? У вас свободно?..» Садится. И начинает разговор. «Вы, говорит, извините меня, ради бога, я вас, кажется, задел давеча. Я не хотел, так получилось. Но вы, говорит, тоже крепкий мужик. Здорово меня держали, даже повязочку сорвали… Пришлось вот залепить временно пластырем…»