– Быстро учиться, разуметь чужие языки и письмо станешь и еще кой-чего…

– Ну а третья?

– Э, милок, погодь, не спеши. Ты ее сначала, поди, переживи…

– А ждать-то, сколько?

– Первые три идут быстро, а там – у кого как, бывает, вообще не наступают. Поэтому в отстойничке держат до трех, а потом…

– Что потом?

– Суп с котом… Хе-хе… Тьфу на тебя! Вечно заболтаешь! Заморочишь голову старику… – проворчал, гад, и был таков…

Зато моя резервация весьма и весьма расширилась. Это я понял, когда после завтрака вышел в сад. С наслаждением потянулся, по-богатырски расправил плечи. Самочувствие – дай Бог каждому, аппетит зверский. Не верится даже, что вчера пережил кошмар нуклеаризации. Видать, насчет "гомеостаза" проходимец Горио не лгал. Осмотревшись, затаил дыхание: яблоневый цвет, устилая землю бело-розовым ковром, лежал под ногами. Деревья с зеленеющими листочками смотрелись сиротливо, словно невесты, сбросившие подвенечный наряд и убиравшие мусор после вчерашнего разгула гостей. В заборе увидел приоткрытую калитку, раньше ее там не было. От дуновения ветерка она поскрипывала поржавевшими петлями, будто приглашала прогуляться.

Сердце встревоженно екнуло: "Неужели свобода? Ну да, размечтался! Клетка стала чуть побольше. Что ж, и на том спасибо!"

Медленно, сдерживая нетерпение, прошел дорожкой между деревьями, беспрепятственно миновал ранее непреодолимую границу. Возле калитки остановился – кто знает, что там за ней.

А за ней – узенькая тропинка вьется змейкой по склону холма, спускается в низину, к скрытой в утренней дымке реке. Вдали, за лесом, виднеются хибарки. Хотя, может, все это мне только кажется.

Ступил на тропу. Еле удержался на ногах. После ливня глина размокла, скользила и чавкала под ногами, пыталась стянуть сандалии. Перебрался на травку. Здесь идти полегче, зато штаны сразу намокли до колен, липли к ногам.

Из-за белесой кромки туч робко выглянуло солнце, словно боялось повторения вчерашнего буйства стихии. Но, убедившись, что ему ничего не грозит, и лучезарно улыбнувшись, продолжило свой путь по небу.

Стараясь не шлепнуться, осторожно начал спускаться вниз. Слушал утренние трели соловья, вдыхал полной грудью сладкий майский воздух, любовался благосклонно кивавшими вслед фиолетовыми колокольчиками.

Вышел к обрывистому берегу реки. Быстрое течение крутит-вертит водовороты, несет в мутных потоках мелкий мусор и столь безжалостно сорванный вчерашней бурей вешний цвет. Другой пологий берег, желтеющий песчаной отмелью, будто устыдившись наготы, прикрылся призрачной вуалью тумана. Горстью серебряных монет сверкнула мелкая рыбешка, в страхе бегущая от голодного судака. Вот и он сам полосатой торпедой промчался вслед. "Хорош! Красавец! Кило два-три… – таких не лавливал уже лет двадцать. Сердце учащенно забилось. Вот бы сейчас мой спиннинг… да маленьким воблером вдоль по перекату. Ох не утерпел бы зубатый! Как пить дать – не утерпел!

Да в своем ли я уме?!! Каких двадцать лет?! Какой воблерочек? Ведь я не на Земле! Да и не человек вовсе! Если верить беззубому вечно хихикающему привратнику – нелюдь, дожидающийся третьей нуклеаризации. Только зачем? С какой целью меня мучают проклятые астальды. Умереть и то не смог по-людски!"

В сердцах сплюнул в воду. Пошел вдоль берега к темнеющей кромке леса. "А что если сейчас возьму да утоплюсь? – закралась шальная мыслишка. – Что астальды станут делать? Дадут умереть или нет?"

Но я-то знал, что никогда так не поступлю. "Мы еще поборемся! Посмотрим кто кого. Хотя, перед кем пыжусь? И так ясно, как Божий день".

У поворота реки берег более полог. Вышел на косу, песок здесь крупный, чистый. Не удержался, набрал немного, разгладил пальцем, стал рассматривать: белые прозрачные кристаллики кварца, светло-желтые и золотистые крупинки-песчинки. Размахнувшись, швырнул их в воду. Омыл руки. Холодная! Зачерпнул в пригоршню, плеснул в лицо. От удовольствия фыркнул.

Чуть выше по течению небольшой ручеек, стекая с холма, впадает в реку. Здесь, в мутной от глины водице скопилась масса мелкой рыбешки, привлекающей хищника. То и дело слышны всплески и чавканье жирующего окуня.

По ту сторону ручья – лес, сваленные бобрами деревья.

Разогнавшись, попытался перепрыгнуть, но ударился о невидимую преграду.

"Ну вот и все! Граница моей резервации! Черти б их подрали!" – подумал зло, потирая ушибленное колено.

Но делать нечего. Постояв немного, уныло побрел обратно. Хорошее настроение мигом испарилось, будто и не было вовсе. Незаметно вернулся к обрыву.

Припекавшее солнышко быстро изгнало остатки тумана. Теперь прекрасно виден противоположный берег. Послышалось мычание и топот копыт. Вначале не поверил ушам, но, прислушавшись, убедился – коровы. Стадо гонят на водопой. А где коровы – там и люди!

Потрогал густо заросшие жесткой щетиной щеки, бородку. "Н-да! А ведь бритва-то в ванной была… Одноразовый станок. Сегодня обязательно побреюсь".

А вот и стадо. Животные низкорослые, неказистые, не слишком ухоженные. Коров пасли три подростка, лет двенадцати от роду. Пока животные, зайдя в воду, громко фыркали, пили, пацаны, сбросив полотняные портки и рубахи, весело плескались в реке. Один подплыл совсем близко к моему берегу. Я закричал, замахал руками – напрасно! Меня не слышали и не видели. Наши миры не пересекались.

Вернувшись во двор, уселся на скамью, стал тупо разглядывать грязные ноги. Впервые после "воскрешения" захотелось выпить водки и закурить. Одиночество вдруг тяжкой ношей легло на плечи. Только желания мои, беды особо никого не интересовали.

Почти две недели я гулял по расширившейся резервации, загорал, купался. Иногда, сидя на краю обрыва и свесив ноги вниз, наблюдал миниатюры сельской жизни.

Когда появилась тянущая боль в позвоночнике – не испугался, а скорее обрадовался. Если верить Горио, после третьей нуклеаризации меня отсюда заберут. Хотя не факт, что будет лучше…

В этот раз все прошло намного легче. Боль, кошмары и видения трепали крепко, но до критического состояния не довели. Наверно, потому и привратник явился лишь на следующий день.

Я лежал у обрыва, переваривал жареный картофель с кусками сочной свинины, гренки, яблочный сок и бездумно глядел в воду, ковыряя соломинкой в зубах.

– Вылеживаешься, лекарь? Хе-хе… Небось, косточки-то еще ломит?

Горио сидел рядышком и, посмеиваясь, иронически поглядывал в мою сторону. Сейчас он был похож не на старика-привратника, а скорее на злопакостного демона, замышляющего очередную каверзу. Как никогда ранее бросались в глаза багровый шрам, поросшие седыми волосками бугорки на ушах, синеватые мясистые мочки. Единственный глаз ехидно прищурен, а губы плотно сжаты.

Я, молча отмахнувшись, и без тебя, мол, тошно, – устало сомкнул веки.

– Ну-ну,… милок,… опочинь… маленько…

…Она беззвучно подкралась сзади, закрыла мне глаза мягкими, нежными, пахнущими мятой ладошками. Губы, чуть коснувшись уха, едва слышно прошептали: "Не оборачивайся!" Затем скользнули по шее, плечам. Я чувствовал, как девушка прижалась ко мне дрожащим телом: упругой грудью, животиком, бедрами. Ласковые пальцы перебирали, теребили волосы, гладили по голове, скользили по щекам, спустились на плечи. Я целиком отдался их власти, замер от наслаждения, боялся неосторожным движением спугнуть фею, лишиться чудесных мгновений ласки неизвестной женщины.

Потом вдруг неожиданно разрыдался. Вначале на глаза навернулась пара скупых слезинок, проложивших путь остальным, сбегавшим все быстрее и быстрее, и, наконец, хлынувшим полноводными ручьями. Они как бы отмывали мою душу, неудавшуюся жизнь, любовь и смерть.

…Проснулся весь мокрый от слез. Прохвоста Горио давным-давно и след простыл. На душе хоть и паскудно, но все-таки полегче. Чувство одиночества и безысходности чуть отступило. "Думаю, что без проделок привратника тут не обошлось. Не целясь – в яблочко! Дать бы скотине в морду…"