Но даже Ее Величество Боль не всемогуща и не вечна. На смену ей придет забытье, ну а потом, потом все начнется с тумана, леденящего ноги в старенькой беседке санатория "Лесная отрада".

Я почему-то всегда думал, что смерть придет за мной в образе Снежной Королевы – заморозит ледяным дыханием, намертво скует члены, а потом, как бы в награду, подарит забвенье и вечный покой.

Но совсем не ожидал, что воскресну в таком странном месте: где нет ни света, ни тьмы, ни холода, ни жары, ни будущего, ни прошлого. Лишь одно замерзшее, растянувшееся на века мгновение.

Словно куколка в тесном коконе… Дурман наркотического сна… Неясные, будто тени, эфемерные и нестойкие образы…

Самосознание и тело мне вернули боль и жажда. Они мучают и сейчас. Думал, не вынесу, не переживу…

Тогда же впервые появился и старик, которого позже я "окрестил" – Горио. Разорвал кокон, вернул восприятие реальности. Без труда представляю изрезанное глубокими морщинами лицо, перечеркнутую грубым старым шрамом пустую глазницу, горящий огнем безумия черный ввалившийся глаз, лысый череп, седую торчащую клочками бороду, крючкообразный нос и длиннющие серо-белые брови. А также кажущиеся несуразно большими, поросшие седыми волосками уши с бугорками вверху и синеватыми мясистыми мочками.

– Где я?

Хрип, стон, шепот? Не знаю, – сказал или подумал: пить. Дайте пить!

– Хе-хе, – трезубая гримаса старческой улыбки. – Хе-хе. В отстойничке, милок… Но ты держись… держись… Чую, нутром чую – выкарабкаешься. Маленько отоспишься, и выдерну на белый свет… Хе… Яблони в цвету… На, глотни ключевой водицы,… глядишь, полегчает.

Следующий раз я проснулся в обычной, "человеческой", постели с мягкой подушкой, белыми хрустящими накрахмаленными простынями в небольшой комнатке, возле кровати стояла деревянная тумбочка с глиняным горшком вместо вазы. В нем красовались и головокружительно пахли три веточки яблони с распустившимися розоватыми цветами.

Большое окно широко распахнуто. Сквозь него ко мне в гости пожаловал благоухающий ароматами майского сада теплый вешний ветерок. Игриво шевелил простыни, обдувал мое чело, гладил и ласкал, как любящая мать малое дитя. Я вдруг ощутил себя двенадцатилетним пацаном в гостях у тетки. Матушка частенько возила меня к ней под Ярославль на майские праздники, в старенький деревянный домик, спрятавшийся среди яблоневого сада.

Сейчас в окно ворвутся звуки любимого марша:

Я босиком выскочу на порог и увижу белый, словно усыпанный снегом, сад, пронзительно голубое майское небо. Вдохну чистый сладкий вешний воздух. Потом тетка нальет мне большую железную кружку парного молока, даст ломоть еще теплого пахучего хлеба с хрустящей, чуть поджаристой коркой, включит черно-белый телевизор "Березка". Загорится голубой экран, а там… там… радостные лица, смех, тысячеголосый рокот толпы. Красные знамена, коммунисты, интернационалисты… Обращение Генерального секретаря ЦК КПСС к советскому народу…

Лишь многим позже пойму, что величайший в мире обман стал трагедией миллионов… Но это случится уже потом… Тогда же я был, пожалуй, самым счастливым человеком в мире.

Опершись на руки, сел в постели. Затошнило. Потемнело в глазах, но лишь на мгновенье. Потихоньку встал, чуть пошатываясь, подошел к двери. Отворил – за ней… яблоневым цветом бушевал май, но вместо тетки, несущей молоко, увидел импозантную фигуру старика, из прошлого сна. В потрепанной толстовке, полотняных портках и лаптях он сидел на деревянной скамье у порога. Заметив меня, жутковато улыбнулся.

– Хе-хе… Чего глазеешь, аль не признал старика… привратника?… Хе-хе. Ничего, милок, что гол, как сокол, – все в этот мир так приходим… Ступай ко мне да садись рядышком, погуторим. Не так часто тут живую душу-то встретишь…

Только сейчас я обратил внимание, что наг. Но смысла "комплексовать" по этому поводу не видел, а потому подошел и уселся рядом.

– Вижу невтерпеж… – спрашивай, чего хотел.

– Я умер?

– Ну, это… хе-хе… с какой стороны поглядеть. Для прежней жизни, для родненьких своих – так уж это точно. С другой – здоров, как никогда. Больше того – о хворях навек позабудешь. Первым всегда нуклеаризируется ядро стабильности гомеостаза и регенерации.[10]

Последняя фраза привратника резанула ухо диссонансом с его прежней манерой речи.

– Рот чего разинул? Думал: коль старик в лаптях, так и вовсе дурак? Э не, милок! Здесь все по-иному.

– Где это – здесь?

– Я же говорил – в отстойнике. Сюда астальды загоняют заблудшие душонки. Ну, скажем, не души, а самих мертвяков, или почти мертвяков, на регенерацию. Глядишь, кто и выживет. Тогда запускают нуклеаризацию. Уж не знаю как… то ли дрессированные вирусы, то ли препарат какой, то ли точечное облучение ранее немых зон мозга… Ну чего смотришь? Чай в университетах учился. Кем был в прошлой жизни?

– Врач… хирург…

– Ага, лекарь, значит, костоправ… Может, это тебе и есть… наказание за прошлые грешки, а может, и в награду, хе-хе, – это опять-таки как посмотреть. Хошь не хошь, но теперече ты не человек…

Мне и так было несладко, а от таких речей и вовсе "поплохело". Земля, дрогнув, ушла из под ног, голова пошла кругом…

– Как не человек? А кто же? – спросил, ухватившись за скамью.

– А кто его знает… У астальдов поспрошай… Может, чего и скажут.

– У каких астальдов?

И вновь жуткая трехзубая ухмылка. Будто и не слышал моего вопроса.

– Понимаешь, милок, Господь сотворил человека по своему образу и подобию. Вникаешь аль нет в суть сего? Поусердствуй маленько, вразумей.

– Ну слыхал от попов… Чего тут разуметь?

– Слыхал да не понял. Как и все вы, глупые человеки… От-крой уши да убогий умишко: ПО СВОЕМУ ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ сотворил, да вот только мозгов открыл вам толику малую… Знаешь, сколько?

– Да, человек использует около 5 процентов.

– То-то и оно! Как думаешь, почему?

– Ну…

– Вот тебе и ну! Баранки гну! Поднатужся, милок.

– Чтобы человек не приблизился к Богу?

– Хе-хе-хе… К Богу, говоришь, дурья твоя башка! Хе-хе-хе…

Он смахнул застывшую черный глаз слезу.

– Хе-хе-хе,… уморил старика, до слез уморил. Ох, не к Богу, лекарь. Ох, не к Богу!

Несоответствие внешности собеседника вычурности его речи, несуществующий в природе черный цвет его глаз окончательно сбили меня с толку. В голову невольно пришла дикая, почти безумная мысль. Старик легко ее прочел, и это привело его в неописуемый восторг. Всплеснул руками, стал теребить себя за бороду, хлопать ладошками о колени.

– Да Бог с тобой, лекарь! Это же надо! Чего удумал… При-вратник я. Понимаешь? – при-врат-ник. Нужно же кому-то здесь встречать вашего брата. Приглядывать да учить уму-разуму. Вот и приставили астальды, а уж те… те действительно на короткой ноге…

С кем загадочные астальды на короткой ноге, я так и не узнал. Будто что-то услышав, Горио моментально изменился в лице, нахмурился, стал серьезным.

– Заболтался с тобой… Недосуг мне,… пора… – проворчал он, поднимаясь. Я – вслед за ним.

Ростом старика Бог не обидел – на добрую голову выше меня, шире в кости. От него вдруг повеяло "космическим" холодом, да так сильно, что я сразу ощутил, насколько мы далеки. Оглядев меня единственным глазом с головы до ног и неопределенно хмыкнув, прежде чем войти в дом сказал:

– Поживи пока здесь, осмотрись. Харчи и одежонка найдутся… случись свободная минутка – заскочу, лекарь…