Михаил был доволен: для своих двадцати лет он добился многого. Стал неплохим токарем, его ценили даже здесь, на большом заводе, среди умелых мастеровых.

Имел жилье. Денег хватало от получки до получки. Больше стал посылать матери. Постепенно приоделся. Купил хорошее пальто, костюм, шляпу. Дома носил рубашку-косоворотку. Если отправлялся в город — обязательно накрахмаленная сорочка и галстук. Любил ходить с тростью, и не только для шика: она помогала ему, особенно в сумерках, в темноте. Поступил во 2-е Нарвское вечернее техническое училище для взрослых рабочих Императорского технического общества. Люди там собрались интересные: наиболее грамотные, квалифицированные рабочие с Путиловского. Расширился круг знакомых, с которыми можно было поговорить, поспорить о книгах, о технике, о положении на заводе.

Все, казалось бы, складывалось хорошо, за исключением самого главного. Для чего Михаил оставил спокойную работу в «Старом арсенале»? Наверное, в первую очередь для того, чтобы разыскать «новых» людей, примкнуть к ним, посвятить себя борьбе за справедливую жизнь для своих сверстников, для всего народа. Но оказалось, что отыскать таких людей и здесь очень трудно. Случалось, на заводе, на соседних фабриках проявлялось недовольство, вспыхивали волнения, даже стачки, однако были они кратковременны и стихийны. Требовали люди плату за сверхурочную работу, возмущались придирками мастеров. Никакой руководящей силы не угадывалось, и это разочаровывало Михаила.

Не знал, не мог знать Калинин подробности событий, которые происходили за Нарвской заставой, да и во всем Петербурге, незадолго до его поступления на завод. Если уцелели на Путиловском участники и свидетели тех событий, то предпочитали не вспоминать о них вслух, помалкивали до срока, присматриваясь к новичкам, к молодым рабочим. Это уж через много лет Михаилу Ивановичу станет известно, что в августе 1893 года в столицу приехал из Самары Владимир Ильич Ульянов. Не в первый раз: бывал здесь, когда экстерном сдавал в Петербургском университете государственные экзамены за юридический факультет. Еще тогда Владимир Ильич познакомился тут с некоторыми марксистами. Переехав в столицу на постоянное жительство, поставил перед собой задачу — преодолеть раздробленность, кустарщину в деятельности социал-демократических кружков и групп, слить ручейки в единый ноток, создать организацию революционеров. Усилиями Владимира Ильича и его соратников только за Нарвской заставой начали действовать пять марксистских рабочих кружков. Сюда, к рабочим, несколько раз приходил Владимир Ильич, беседовал с ними, отвечал на вопросы. А вскоре марксистские кружки Петербурга объединились в нелегальную социал-демократическую организацию «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Владимир Ильич возглавил «Союз» и был редактором всех его изданий.

Рабочее движение в столице тогда сразу усилилось. Это встревожило царскую охранку, она ответила репрессиями. В декабре 1895 года были арестованы руководители Петербургского «Союза борьбы» во главе с Ульяновым. В тюрьмах оказались почти все активисты «Союза», в том числе многие социал-демократы Путиловского завода. Оставшиеся ушли в глубокое подполье.

И все-таки пролетарская организация давала о себе знать. Очень обрадовался Михаил, обнаружив однажды в своем кармане листовку, выпущенную «Союзом борьбы». Значит, не напрасны его надежды и поиски, революционеры здесь, близко, работают рядом с ним. Или вот необычная стачка, начавшаяся сразу на Российской бумагопрядильне и Екатерингофской мануфактуре, что рядом с деревней Волынкиной. Были, значит, какие-то тайные сходки, обсуждались сроки, общие требования. Полиция арестовала более тысячи текстильщиков. На Путиловском начали собирать деньги, чтобы помочь бастующим. И кто-то направлял, координировал их действия. Это наполняло Михаила надеждой связаться с подпольщиками. Но как проявить себя, чтобы заметили, что сделать, чтобы поверили, приняли в свои ряды?

В мастерской Михаил выделялся, несмотря на молодость и простоватую наружность. К нему, книгочею, обращались за советом. Он помогал составлять прошения. Никогда никому не отказывал, не кичился знаниями, был не болтлив. И его уважали за это.

Михаил продолжал искать новые знакомства, заводил с товарищами осторожные разговоры с намеками, но нет — бесполезно. Так по крайней мере ему казалось.

Мастерская расширялась. Появился новый токарь Кушников, приехавший из Тулы. Станок его — неподалеку от станка Калинина. Глаз наметанный, движения точные. Как и многие рабочие высокой квалификации, Кушников держался независимо, перед мастером не лебезил, даже поспорил с Гайдашем, когда тот занизил расценки. Голосище у Кушникова на всю мастерскую. Михаил остановил станок, другие токари тоже.

— А ведь Кушников прав, — сказал Калинин. — Объясните, почему занижаете?

Вокруг сгрудились рабочие, ждали.

— Еще чего захотели, объяснять я вам буду! — пробормотал Гайдаш. Глянул зло на Кушникова, на Калинина. — Ишь, два сапога пара!

И удалился поспешно.

— Ну, насчет сапог неизвестно, подходит ли это нам, — пошутил Михаил, подвинувшись к Кушникову. — Пара никак не получается, смотрите, какой он и какой я.

Рабочие заулыбались. Действительно, ничего общего. У Кушникова широкая грудь, высокий рост. Калинин лишь до плеча ему достает. У Михаила лицо худощавое, продолговатое, волосы темно-русые, а у Кушникова физиономия круглая, густая шевелюра под цвет соломы. Калинин говорит мягко и тихо, Кушников же грохочет, хоть уши затыкай.

Посмеялись токари и разошлись к своим станкам. А вечером, после работы, Кушников догнал неторопливо шагавшего Калинина. Произнес, приглушив голос:

— Может, насчет пары-то он не ошибся?

— Вполне может быть, — улыбнулся Михаил. — Ты не очень спешишь? Давай прогуляемся.

С этого часа завязалась их дружба. В мастерской держались как прежде, разговаривали редко, зато после работы подолгу были вместе, заходили на квартиру то к одному, то к другому.

Иван Кушников оказался именно таким человеком, какого искал Михаил. Через надежных людей, своих земляков, Кушников имел связь с городским революционным центром. Ему поручено было создать на заводе подпольный кружок. А как это сделать, с чего начать — не знал. Вот и взялись вдвоем. Кушников-то новичок, а Михаил успел составить мнение о людях, кому можно доверять, кому нет.

Весной 1898 года состоялось первое занятие кружка. Народу было немного: Калинин, Кушников с двумя земляками — Коньковым и Татариновым — да еще два Ивана, Смирнов и Иванов. Из «Союза борьбы» прислали руководителя, красивого юношу в студенческой форме. Фамилия его была Фоминых, а называть себя просил Николаем Петровичем. Задав несколько вопросов и выяснив, как подготовлены кружковцы, он для начала предложил ознакомиться с «Эрфуртской программой». Михаил-то уже прочитал ее. Когда Фоминых ушел, начал объяснять, кому что было непонятно.

В условленный срок, через две недели, собрались снова. Теперь присутствовало уже десять человек. Калинин считал, что для одного кружка нужно не более двенадцати-пятнадцати слушателей. Если больше, то и заниматься трудней, и риск возрастает.

Начитанному Михаилу было легче, чем другим товарищам. Многое успел изучить сам, но и ему занятия в кружке принесли ощутимую пользу, помогли связать воедино, глубже осмыслить те разрозненные знания и впечатления, которые были приобретены раньше. Кружковцы постепенно сдружились, стали все чаще собираться вместе не только для занятий, но и просто поговорить, обменяться новостями, сообща прочитать какую-нибудь новинку. Толковали о французской революции, о причинах поражения Парижской коммуны, о рабочем движении в Германии. Вместе одолели произведения Плеханова, а затем «Манифест Коммунистической партии», который на многое открыл им глаза. И как-то незаметно Михаил стал вроде бы старостой в кружке. Сказалась его образованность, организованность, доброта, сочетавшаяся с требовательностью. Прежде всего к себе, но и к другим тоже.