Под письмом стояла ничего не говорящая нам подпись. Аркадий вскрыл второй конверт. На нем был владивостокский штемпель.
«Уважаемый товарищ Лещенко!
На днях мне было передано письмо, из которого я узнал о Вашей работе по выяснению обстоятельств гибели парохода «Минин».
Будучи членом партии с 1921 года и занимая в продолжение жизни ряд ответственных постов, хочу живо откликнуться на Вашу просьбу.
Мне ничего не известно о пароходе «Минин» и причине его гибели. Однако упоминавшийся в Вашем письме пенал я видел.
Летом 1922 года в ожидании наступления Народно-революционной армии мы, подпольщики и активисты Владивостока, перешли к активным действиям. Мы вели разъяснительную работу среди населения, старались не допустить вывоз из города ценностей, оборудования заводов и средств транспорта. Чтобы предотвратить панику, решено было распространить среди населения листовки с приказами командования НРА и обращения к населению.
В те месяцы я устроился на работу сторожем в частный музей, где директором был Соболевский Вениамин Павлович. Это было лучшей формой конспирации: разъезжая по всему городу с поручениями, я имел возможность выполнять задания организации.
Пользуясь особым положением музея, я стал хранить в нем отпечатанные листовки, а иногда и оружие.
Перед вступлением в город Народно-революционной армии нам передали через линию фронта текст подготовленного приказа командира Уборевича, который мы решили распространить для предупреждения паники и слухов о готовящихся в городе боях. В эти дни отступающие белогвардейцы усилили террор. В городе начались обыски.
Отпечатанный приказ и листовку-обращение я принес в музей и хранил в мусорном ящике под лестницей.
Как-то, незадолго до ухода японцев, меня вызвал директор. Он был взволнован, то и дело нетерпеливо смотрел в окно. Не вдаваясь в подробности, Соболевский попросил моей помощи в упаковке пенала с какими-то бумагами, как он сказал, огромной исторической ценности. Я помог принести из подвала пенал, и мы стали укладывать в него зашитые в материю свертки.
Уложив их, Соболевский достал из своего стола небольшую тетрадь в мягком переплете, долго не мог решиться, но положил и ее в пенал, сказав что-то об особой ценности тетради для него лично.
В это время во дворе раздался шум, крики — звали директора. Соболевский вышел, а я выглянул в окно и увидел взвод солдат и несколько человек в штатском. Я понял, что пришли с обыском, бросился к себе в каморку, достал из ящика пачки с листовками, пистолеты, вернувшись в кабинет, спрятал их в пенал, на самое дно.
После разговора с директором солдаты ушли, и я до возвращения Соболевского успел изъять из пенала свои свертки и пистолет.
Соболевский приказал мне поскорее закатать пенал, что я и сделал, после чего попросил разрешения отлучиться. Я решил отнести листовки на квартиру одного товарища, который должен был расклеить их той же ночью. Однако на улице я был арестован и брошен в тюрьму, где просидел всего двое суток. Тюрьма была захвачена отрядом подпольщиков, а мы, арестованные, выпущены.
Вернувшись в музей, я не обнаружил там ни директора, ни пенала.
По сообщению жителей соседнего дома, ночью, перед эвакуацией, в музей ворвалась группа вооруженных офицеров. Вскоре они ушли, вместе с ними музей покинул и Соболевский. Какие вещи были унесены, соседи не видели, но через час после их ухода в музее начался пожар. Потушили его жители соседних домов (пожарная команда не приехала), при этом большая часть экспонатов пропала, что установлено актом инвентаризации, к составлению которого я привлекался.
После сдачи в государственные фонды оставшегося имущества музея я уехал из Владивостока, занимал ответственные должности в системе органов культуры и здравоохранения. В родной город Владивосток вернулся недавно, после выхода на пенсию.
Возвращаясь к личности директора Соболевского, могу сказать, что, кроме случая с кражей документов, других отрицательных черт за ним не могу отметить.
Искать же пенал, по моему убеждению, следует в подвале дома или в саду, окружавшем музей, где он вполне мог быть зарыт Соболевским.
— Теперь мы знаем историю пенала. Многое стало ясно, — сказал Аркадий. — Прилепа ошибается только в одном — пенал не был спрятан, его увезли. А главное — мы теперь знаем: в нем есть важные документы и еще какая-то тетрадь — тетрадь Соболевского.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,
в которой появляются водолазы
Маленькое суденышко навалилось на пирс, раздался короткий хруст дерева и протяжный скрип стали.
Двое парней на палубе катера — рядом с ними стоял Василий Степанович — с любопытством разглядывали поселок.
— Водолазы? — крикнул Аркадий.
Парни закивали.
— Давай, ребята, выкидывайтесь, — сказал им, выходя из ходовой рубки, моряк в мятой капитанской фуражке. — Стоять не будем.
На пирс полетели рюкзаки, сумки, открыли борт, стали выносить какие-то ящики.
— Акваланги привезли, — сказал через борт Аркадию Василий Степанович. — Ну как, заждались? Новости есть?
— Есть немного.
Последней вынесли на причал связанную в оранжевый тюк палатку. Катер затарахтел дизелем, вычертил сложную кривую посреди бухты и исчез.
— Ну что ж, давайте знакомиться.
— Николай…
— Боб.
— Вообще-то его зовут Борисом, — объяснил Василий Степанович. — Но, сами понимаете, Боб звучит лучше — приобщение к цивилизации.
— Какая там глубина? — спросил Николай.
— Двадцать метров.
— Когда мы уродовались на «Эмбе», — сказал Боб, — у нас палатка стояла на палубе. Это около Сухуми, дыра у нее в борту была — грузовик въедет! Немцы торпедировали в начале войны… Начнем скоро?
Утром мы ушли к Двум Братьям.
На «Минине» ничего не изменилось.
По наклонной, изъеденной ржавчиной палубе бегали серые, похожие на пауков крабы. В пробоинах тускло светилась вода.
Николай ходил по обломкам «Минина», как кошка, принюхиваясь.
— Так… так… — бормотал он.
Затем они с Бобом надели акваланги, с плеском, баллонами вперед, упали в воду, поблескивая ластами, скрылись.
Овальные пузыри, вихляя, поднимались из глубины. Они выскакивали на поверхность и с легким урчанием распадались.
Мы с Аркадием ждали.
Прошло полчаса, Николай с Бобом взобрались на платформу, сняли акваланги, закутались в одеяла и стали рассказывать.
— Кто его знает, — как-то неопределенно начал Николай. — Пароход, конечно, тут. Вернее, то, что от него осталось, — средняя часть. В общем, лом. Там, под нами, машина, котлы. Много труб. Заросло все, раковин, извести — горы.
Аркадий слушал и мрачнел.
— Водорослей — лес, — добавил Боб.
— Не в них дело, — продолжал Николай. — Судно почему уцелело? Сидит между камней. Здоровенные две скалы. Из-под воды, если смотреть, получается так: скалы — между ними судно. Тут же лежит отдельно нос, корма. А чего удивляться — столько лет прошло.
Накатился дождь, капельная морось упала на остатки «Минина», море слилось с небом, воздух стал серым, непрозрачным, низкие ленты тумана повисли над скалами, как бинты.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Про остров водолазов
Матевосян стоял на берегу и с удивлением смотрел, во что превратила Двух Братьев фантазия Боба. Позади скрипел форштевнем о гальку водолазный бот.
Боб был комендантом. Он сам назначил себя комендантом острова и начал с водружения флага. На острове рядом с палаткой он установил мачту, на мачте развевался флаг. На нем были нарисованы два скрещенных баллона от акваланга и водолазная маска.
Боб объяснял бригадиру назначение флага:
— Это вымпел. Понимаете? Вымпел, как на военных кораблях. Сегодня подняли, а в день окончания работ торжественно спустим.