Уха была готова. Когда закипел чайник, я полез в рюкзак и достал лимон.

— О-о! — обрадовался Чугунков.

Он пил вприкуску. Долго дул в чашку, отгонял зеленую дольку, клал на язык белый сахарный кубик и, причмокивая, тянул коричневую кисловатую жидкость.

— Завтра чистим пляж, — сказал он. — Так что с магнитофоном придется потерпеть.

— Мне не к спеху. Ты на острове уже какой год?

— Десятый. С мая по октябрь, как штык. Хорошо Юрка подрос — вдвоем веселее. Лимон что, один?

— Один.

— Жаль… Юрка, понюхай, чем пахнет?

— Лимоном.

— Балда. Теплым морем пахнет. Солнышком.

Когда мы с Юркой утром пришли на лайду, прилив уже начался, вода закрыла верхушки камней. Все котики — они любили сидеть и на камнях — перебрались на берег.

Из-за сопки послышалось урчание мотора.

Над высокой голубой травой показалась кабина автомобиля. Пляж встревожился. Беспокойно завозились, заворчали самцы. Чайки поднялись в воздух. Самки начали беспокойно принюхиваться. Одни только черненькие продолжали дремать. Автомобиль выкатился на лайду. В кузове сидели трое рабочих. Пробуксовывая колесами, автомобиль подъехал к воде. Рабочие соскочили и побрели, на ходу подбирая вилами мусор и падаль, швыряя их в кузов.

Я был поражен. Я думал — начнется паника. Произойдет то, о чем говорил Володя: животные, сметая все на пути, лавиной кинутся к воде, будут раздавлены черненькие… Но котики скоро перестали волноваться. Только самочки, гоня перед собой малышей, отползли в сторону.

К автомобилю, видно, здесь привыкли. Рабочие, подобрав мусор, перешли на новое место.

Мы сидели с Юрой на сопке. Внизу под нами следом за машиной шел Чугунков. У него в руке была записная книжка. Он подходил к котикам и что-то записывал. Он смотрел на них, как врач смотрит на больных.

Вот он стоит, широко расставив ноги и сбив на затылок кепку. В резиновых сапогах отражается затянутое серыми тучами небо.

Кирюха появился в нашем домике неожиданно. Скрипнула дверь, на пороге выросла высокая мужская фигура. Человек был в кожаном потертом пальто, на голове полосатая спортивная шапочка. Черная густая борода.

— А, пришел? — недовольно сказал Чугунков. — По делу или так? Ночевать негде, видишь, гость.

— По делу, Дмитрий Иванович, — сказал Кирюха и продолжал стоять в дверях.

— Ну, раз по делу…

Мы сидели у плиты, весело потрескивал мелко наколотый Юрой, выброшенный морем, высушенный на ветру плавник.

Кирюха снял пальто, уложил его на кровать, стянул с головы шапочку, подтащил к плите перевернутый ящик, сел. Было видно — он побаивается Чугункова. Тот спросил:

— Так что у тебя за дело?

— Турист один приехал. Спрашивает: можно к вам на лежбище? Денька два пожить.

— Ох и прохиндей же ты! — сказал Чугунков. — Нельзя, так и скажи своему туристу — нельзя! Ведь знаешь сам.

Кирюха уныло кивнул.

— А зачем он приехал? Небось опять ты заманил, Что, не так?

Ответа не последовало.

— Переписывались?

Кирюха неопределенно пожал плечами.

— Что ты наобещал ему? Песцовую шкуру? Камни?

— Дмитрий Иванович! — взмолился Кирюха. — Ну за что вы так со мной? Ну написал. Он вовсе не к вам едет. Лежбище — как же так: был на Командорах и не видел?.. Так можно, я приведу?

— Сперва расскажи. Кто он?

— Химик, из Новосибирска. Хобби у него — наскальные рисунки.

— И что ты ему наобещал?

— Вот вы не верите, а я пещеру открыл.

Голос Кирюхи задрожал от обиды.

— За Островным. Там непропуск, а сверху если перейти — дыра. В скале, от воды ее не видать, она вбок идет.

— Ну?

— Нашел.

— Никого я с тобой на лежбище не пущу.

Кирюха понял, надо рассказывать.

— В прошлом году. Спускаюсь, ветер был — с ног валит. Сошел на карниз, думал яйца поискать, там ар много летало. Прошел шагов пять, гляжу — дыра. Я туда. На четвереньках вполз. Темно. Глаза привыкли, повернулся — чуть не закричал. Гад буду — прямо передо мной человек сидит. Лицо волосами закрыто. Волосы спутанные. Сидит в байдарке, рядом копье.

— Дядя Кирилл, а байдарка откуда? Вы же сказали, это на скале, — не выдержал Юра.

— Откуда я знаю. Рассказываю, что видел. Откуда, откуда…

— Так, так. — Чугунков к рассказу отнесся, к моему удивлению, очень спокойно. — Значит, одет. Во что?

— Камлейка из сивучих кишок. Байдара шкурами обита. В горловину посажен, и горловина ремнями затянута. Сидит как по морю плывет. Страх.

— Ладно, пора спать, — сказал Чугунков. Я даже удивился, как он это равнодушно сказал. — Давайте дым выгоним.

Он распахнул дверь, в вагончике сразу стало холодно.

Набросив на плечи куртки, мы вышли на воздух.

— Горазд он врать, — сказал Чугунков. — Все из книг. Это он про алеутские захоронения рассказывал. У нас таких нет… Ты завтра что собираешься делать? Я в Никольское уйду, вернусь с вездеходом.

— А я поброжу по берегу.

В темноте вспыхнула красная точка — в стороне, сидя на бревнах, курил Кирюха. В слабом звездном свете было видно — сидит, вытянув ноги, блаженно откинувшись. Красный огонек отсвечивает на щеках.

— Утром чтобы на берег сходил, плавника набрал, слышишь? — строго сказал ему Чугунков.

Утром, уходя, он предупредил меня:

— Не давать ему ничего, что бы ни просил. Ни денег, ни консервов, ни сигарет. Закурить — штучку, и все. Он теперь к тебе клинья подбивать станет.

И уехал.

Сразу же после его отъезда Кирюха повел себя как-то странно: присматривался, кружил вокруг меня и наконец не выдержал.

Был полдень, отлив, лайда обнажилась. В плоских черных лужах копошились грязные крабы. Мы сидели на берегу и ждали, когда Юра раскочегарит печку.

— Вы на Буян не ездили? — гася нетерпеливый блеск в глазах, спросил Кирюха.

— Нет.

Он полез в карман куртки и вытащил горсть мусора. В крошках табака и хлеба засияли обкатанные морем красные и зеленые полупрозрачные камешки.

— Меня это не волнует.

— Зря. А некоторые люди из Петропавловска специально прилетают поискать.

Он спрятал камни.

— А такое?

Из другого кармана он вытащил желтый полированный клык.

— Сивуч. С Монати. Там вообще костей много.

— Как ты туда попал?

— Добрался.

— И что там за кости?

— Китов. Сивучей. Морских коров.

— Ну, это уж ты загнул… За костями морских коров охотились двести лет, собрали всё, что могли.

— Значит, не всё.

Мы смотрели друг другу в глаза. Взгляд Кирюхи был чист и спокоен. Он что-то знал.

— К чему этот разговор?

— Да так…

На крыльцо вышел Юра.

— Чай готов!..

Вечером мы лежали в спальных мешках, Юра задержался — играл с инспектором в шахматы. Я не выдержал:

— Так зачем этот разговор был — утром, про кости? При чем тут Монати? Туда ведь не добраться.

— А если не Монати?

— А что?

— Это у кого какой интерес…

— Что ты темнишь? Что ты знаешь? У тебя что-нибудь есть?

Кирюха приподнялся на локте:

— Место есть. Я по берегу шел от Никольского к Тонкому мысу, гляжу — лежат. Я их тогда не тронул. Песком засыпал и ушел. Испугался. А скоро пойду.

Он вылез из мешка, сунул руку в нагрудный карман пальто, вытащил оттуда сложенную вчетверо страничку:

— Вот…

При тусклом свете электрического фонарика я рассмотрел вырезанную из какого-то журнала фотографию чучела стеллеровой коровы. Рядом был тщательно нарисован весь скелет.

— Я по нему проверял — точно они! — прошептал Кирюха.

— Слушай, Кирилл, — я старался говорить как можно мягче, — давай пока этот разговор отложим. Вернусь в Никольское — поговорим. Идет?

Он кивнул, бережно сложил листок, спрятал, кряхтя забрался в мешок, долго ворочался.

Лежа на спине, я смотрел в потолок. Сердце тревожно билось. Меня коснулось предчувствие тайны.

Мы записывали голоса котов.