— Я хотел найти кого-нибудь из свидетелей катастрофы, — сказал Аркадий. — Представляешь, как бы все упростилось? Тут написано — Тридцать первый остров… Но такого ни в одном море нет… Да-а, так и пролежали у меня десять лет в папке эти бумаги. Я не собирался заниматься больше этой историей, почти забыл про нее и вдруг — видишь, сколько в ней случайностей? — просматривая газеты — на этот раз японские, но тоже начала и середины двадцатых годов, — натыкаюсь на такую заметку.

Он раскрыл очередную папку и положил передо мной фотографию: заметка, мелкие, словно шевелящие лапками, иероглифы, ее перевод.

— Н-да, — протянул я. — Это уже действительно что-то интересное. Твое дело приобретает неожиданную окраску: имущество, оставленное на пароходе, столь ценно, что эмигрант в чужой стране, рискуя попасть в тюрьму, идет на преступление.

— Вот, вот. Так подумал и я. Но в руках у меня появилась теперь фамилия — Соболевский! Что, сказал я себе, если снова попытать счастья? До революции, как ты знаешь, публиковались различные списки должностных лиц, их перемещения и даже знаменательные события в жизни. Так вот, я запросил Государственный архив и получил список — сорок четыре фамилии, сорок четыре чиновника, носивших фамилию Соболевский и занимавших достаточно высокие посты. Один из них — Соболевский Вениамин Павлович — оказался…

Он протянул мне узкую полоску бумаги со штампом архива.

— Ну и что? Он поморщился.

— Ты только подумай: свинцовый пенал. Из-за него во время катастрофы судна какие-то люди готовы применить, чтобы спасти этот пенал, оружие! Пенал, из-за содержимого которого директор музея, бежавший из Владивостока, несколько месяцев бродит по японскому острову и наконец идет на преступление, крадет судно. Зачем оно ему? Естественно, чтобы плыть к тому месту, где в каюте «Минина» лежит пенал… Ну как?

— Похоже… Дай посмотреть еще раз!

Я перечитал документы.

— Знаешь, что это за пенал? — сказал я. — На флоте, я имею в виду царский флот, в таких хранили секретные карты и шифр-документы. В случае угрозы попасть в плен, пенал бросали за борт.

— Ага! Так вот, внимательно следи за ходом моих рассуждений, я решил узнать, чем занимался историк Соболевский. Стал искать его труды. Оказалось — писал он мало. Я нашел только две заметки, подписанные его именем, и обе, как мне показалось сперва, были опубликованы по случайному поводу. Первая рекомендовала широкому кругу читателей «Очерки из истории православной американской духовной миссии» издания Валаамского монастыря, напечатанные в Санкт-Петербурге в 1894 году. Вторая — описывала целебные источники в долине реки Уссури близ села Лиственничного.

— Действительно, ничего общего.

— Тогда я решил посмотреть исторические журналы нашего времени, чтобы найти в них сведения о судьбе частного музея во Владивостоке. Просмотрел около пятисот номеров, и наконец в пятом номере «Исторических записок» за 1929 год мне попалась статья о последних днях хозяйничания японцев во Владивостоке. В ней есть любопытный абзац. Я сейчас прочту его. Сперва в статье идут общие сведения об освобождении Приморья. Могу напомнить. Оно завершилось в октябре двадцать второго года. Соглашение между представителями Народно-революционной армии, которой командовал Уборевич, и представителями командующего оккупационными японскими войсками генерала Рачибана было подписано двадцать четвертого октября. Эвакуация интервентов должна была закончиться к шестнадцати часам двадцать пятого числа. Она сопровождалась грабежами и пожарами… А далее вот что пишут «Записки»: «В эти дни из Владивостока было вывезено и погибло много документов. Так, был сожжен частный исторический музей, где хранилось наиболее полное собрание материалов по истории Приморья и города. Известно также, что директор музея имел собственную коллекцию документов семнадцатого-восемнадцатого веков, представлявшую большую ценность. В числе их были письма Германа, копия журнала сотника Кобелева и другие. Поскольку директор Соболевский исчез в эти же дни, представляется несомненным, что он имел непосредственное отношение к пожару и исчезновению документов».

— Так, так. Кое-что становится яснее.

— Да, мои подозрения относительно личности директора оправдались. Но тут-то и началось для меня самое интересное! В статье упоминаются письма монаха Германа и журнал сотника Кобелева. Слышал когда-нибудь о них? Конечно, нет. А напрасно. Герман — это монах, имя которого связано с колонизацией самых восточных окраин России…

— Заметка Соболевского о трудах валаамских монахов?

— Да. Я нашел эти труды. Библиотека выдала мне вместо одной книги сразу две. Это были те самые «Очерки из истории американской православной духовной миссии», о которых писал Соболевский, и «Миссионеры в Америке в конце восемнадцатого столетия», издания тысяча девятисотого года. В обеих есть имя Германа. Одновременно с первыми русскими колонистами, которые высадились на земле Аляски в тысяча семьсот девяносто третьем-четвертом годах, туда прибыли и монахи.

Герман, или, как он подписывался, Убогий Герман, происходил из серпуховских купцов, настоящие его имя и фамилия неизвестны. Был, по свидетельству людей, знавших его, простым, необразованным человеком, но имел живой природный ум. 24 сентября 1794 года он прибыл на остров Кадьяк и в первом же письме с Кадьяка сообщил весьма примечательную вещь: «Есть на куковских картах…»

— Что за карты?

— Незадолго до того у берегов Аляски побывал английский мореплаватель Кук… Так вот, продолжаю… «Есть на куковских картах назначено к северу: по одной реке живут русские люди, а у нас о них разные слухи…» Это значит, что на одной из карт, составленных Куком, есть надпись на английском языке — «Живут русские люди». А в другом письме Герман пишет: «Услышал там от приехавших с матерого (то есть с материка) от Лебедевской компании, что те русские люди от них близко, и хоть они с ними еще не виделись, но… живут они, как слышно, на большой реке, и рыба в ней сибирских рек, которой у нас на Кадьяке нет…» Эти слова Германа надо понимать так, что в глубине аляскинских лесов уже задолго до первых колонистов и даже до открытия Аляски жили русские переселенцы… Интересно?

— Очень.

— Так вот: я решил — надо искать этот пенал. Год назад сюда приезжал директор южнокурильского музея. Я виделся с ним мельком. Кое-что рассказал, а теперь, собрав все это, написал ему в Южно-Курильск. И вот ответ.