На этом оборвались затянувшиеся прения. Излагая их, Мейерхольд снабжает беседу таким послесловием.
Мне, главное, было неприятно, что пришлось высказать взгляды, каких я никому никогда не говорил. Пожалуй, могут подумать — я поддался влиянию «болезни века», или что-нибудь в этом роде. Нет, здесь не влияние, а врожденная любовь к свободе, к тем людям, которые не заставляют себе подчинится, потому только, что «мы де власть», а заставляют следовать за собой, благодаря их уму и благородству.
Запись от 1 декабря возвращает нас к вопросам театра, она показывает, что успех любительских выступлений не прошел бесследно для Мейерхольда. Он говорит о том, что окружающие советуют ему пойти на сцену, да и он сам чувствует: «у меня есть дарование, я знаю, что я мог бы быть хорошим актером». А дальше даже признается: «Это — мечта моя самая заветная, об этом думаю я чуть ли не с пятилетнего возраста. Я желал бы быть на сцене». И прибавляет: «конечно, никогда на провинциальной».
Однако, мечтам Мейерхольда о сцене не удалось сразу осуществиться. На пути к его призванию еще лежали различные жизненные препятствия и, прежде всего, неоконченная гимназия.
В 1894 году Мейерхольду получить аттестат зрелости не удалось — он остался на второй год.
Только следующей весной закончилась пора гимназии. Пачка писем Вс. Мейерхольда (к О. М. Мунт) дает некоторые сведения о последнем гимназическом месяце Мейерхольда и о лете 1895 года.
Главной темой весенних писем являются экзамены на аттестат зрелости. Они начались 15 мая, выпускной акт был 9 июня.
В письме от 1 мая Мейерхольд пишет; «до экзаменов осталось две недели… я ужасно волнуюсь». Но экзамены начались и протекли, видимо, без особых потрясений. В письмах от 29 мая и 2 июня мы находим краткое описание двух из них по истории и по математике. «Сегодняшний экзамен, — читаем в письме от 29 мая об экзамене по истории — сошел для меня благополучно. Из новой истории отвечал об Иване Грозном, из древней, о поэзии в Периклов век и о Пелопонесской войне. Тот и другой билет был мною прочитан, а об Иване Грозном был даже прочитан основательно».
Будет уместным обратить внимание на рано выраженный интерес Мейерхольда к образу Ивана Грозного. Как мы увидим в дальнейшем, этот образ неоднократно привлекал к себе Мейерхольда и актера и режиссера. Грозный был одной из ролей, в которой выпускался Мейерхольд в Филармонии («Василиса Мелентьева»), Грозного Мейерхольд играл в Художественном театре («Смерть Ивана Грозного»). Пьесу о Грозном («Псковитянка») Мейерхольд готовил для открытия «Товарищества новой драмы» и там же потом вновь неоднократно играл Грозного в толстовской трагедии; наконец, одно из сильнейших впечатлений у Мейерхольда, в пору его студенчества, было впечатление от картины И. Репина в Третьяковской галерее. Этот же интерес, как мы только что видели, обусловил «основательность» прочтения соответствующего билета к экзамену.
Но особенно трудным для Мейерхольда был экзамен по математике. «Он, — пишет Мейерхольд, — продолжался с 9 часов утра до 10 часов ночи; в среднем спрашивали по 1 1/2 часа. Я целый день был в гимназии. Мне пришлось отвечать третьим с конца… я стоял у доски и отвечал с 6 1/4 до 8 часов. Отвечал из геометрии о подобии треугольников и многоугольников; из алгебры о квадратных уравнениях. Ответил удовлетворительно».
Мы привели этот отрывок из письма не только как сообщающий известный факт, но и как пример всегдашнего стремления Мейерхольда по возможности точно учитывать время. Это утверждение хронометража особенно стало заметным в последние годы, когда Мейерхольд в театре своего имени стремится вести почти математический учет течения спектакля.
Письмо от 2 июня, которое мы только что цитировали, уже проникнуто чувством свободы. Впереди остается только экзамен по немецкому языку, но Мейерхольд его, естественно, не считает. Таким образом кончается гимназическое «одиннадцатилетие», и, когда 9 июня приходится Мейерхольду идти в последний раз в гимназию, он испытывает только одно чувство: «насилу-то развязался с ней».
Последние гимназические письма Мейерхольда мы цитировали только с точки зрения экзаменов. Но в них есть и еще материал, говорящий об интересах Мейерхольда этого времени. Например, в письме от 28 апреля мы находим указания на то, что Мейерхольд читал в период подготовки к экзаменам. Так, он пишет: «получил новый № “Театрала”, пробежал корреспонденции и прочитал помещенный в этом номере не безынтересный, сверх обыкновения, водевиль; водевиль этот (“Душегубы”) того же автора, что и “Первая муха”, и написан не менее талантливо, игриво и остроумно».
Кроме водевиля одновременно внимание Мейерхольда привлекает повесть местного члена суда Волжина «Мать преступница», в которой описывается действительный случай, бывший в практике пензенского суда.
Повесть настолько захватывает Мейерхольда, что он посвящает ее изложению 9 страниц почтовой бумаги. Это свое изложение он считает нужным снабдить пояснением, почему он сделал это. И вот мы читаем: «Ты думаешь, если я молчу, общественная жизнь, наша русская жизнь, меня мало интересует. Я порой страдаю за русского мужика. Больно много подлостей его окружает…». Так, «судебный случай» вызывает Мейерхольда вновь на утверждение его общественного сознания, окрашенного в народнический цвет.
Расставаясь с гимназическими годами Мейерхольда, нам кажется необходимым сообщить о тех путешествиях, которые совершил юноша за время пребывания в гимназии. В этих путешествиях не мало накопилось впечатлений, которые потом были использованы Мейерхольдом на сцене.
Когда Мейерхольд был в младших классах, то он ездил с отцом и матерью на краткое время в Москву. В его памяти остался роскошный номер «Большой Московской»; в гостинице он увидел купеческое «разливанное море» и впервые услышал трактирный орган, на фоне которого угар пьяной компании казался зловещим («Доходное Место» в Театре Революции). На переломе к старшим классам Мейерхольд сопровождал больного отца к знахарю Кузьмичу в Самарскую губернию. Путь Пенза — Сызрань по железной дороге, от Сызрани до Самары на волжском пароходе, а там на лошадях до деревни, где жил Кузьмич. Летом после смерти отца — поездка с сестрой в Ригу к дяде (брату матери), оттуда на рижское взморье лечиться от неврастении. В Майоренгофе — каждый вечер слушает симфонический оркестр, потрясен Вагнером, которого очень много в программе вечеров. На следующее лето — на кумыс. Опять один. Живет в Белебее-Аксакове Уфимской губернии. Здесь много работает над скрипкой. Последний эпизод «Леса» отражение виденного в Белебей-Аксакове на танцевальном вечере в клубе. «В пьяном угаре пляс людей, черт знает откуда взявшихся, черт знает каких: гоголевские свиные рыла». Наконец еще раз поездка в Москву на свадьбу к брату (Альберту). На этот раз в Большом театре смотрит «Евгения Онегина».
В двух последних классах гимназии Мейерхольда мучила назойливая мысль о самоубийстве. Эта тяжелая полоса совпала с тревогой за судьбу брата Федора, с которым был особенно дружен Всеволод.
В 5‑м классе я догнал своего брата Федора, а в 6‑м с ним расстался: брат должен был уйти из гимназии, кутил, выпивал, возвращался домой под утро, влек младшего за собой, младший упирался Наступили отчаянные часы тоски Томился в одиночестве. Было страшновато в темных комнатах флигелька. В это время поглощал от доски до доски Достоевского, но к счастию читал его вперемежку с Лермонтовым. Лермонтов смягчал Достоевского. К Тургеневу не тянуло. От Достоевского влекло к Льву Толстому Быть может только частые пожары в этом насквозь деревянном городке спасали от проруби, яда и петли.
Летом между гимназией и университетом проходит у Мейерхольда в заботах. С одной стороны его волнует мысль, попадет ли он в Москву в университет, с другой — он начинает хлопотать о переходе в русское подданство и православие. Житейски это было связано с предстоящей женитьбой и с желанием облегчить жизненную дорогу — в частности освободиться от отбывания воинской повинности в Германии. Перемена вероисповедания совершается 24‑го июня 1895 года, и с этого дня Карл-Теодор-Казимир Мейерхольд превращается во Всеволода, приняв это имя в честь любимого им тогда писателя Гаршина.