Солнце в самом зените, теплынь, на душе у Ульяны хорошо, покойно…

Афоня вышел из дома и немного постоял за воротами, одолевая минутную слабость. Ощущение было таким же, как тогда, когда конюший Иван Овчина вызволил его из лап Михаила Львовича Глинского. Такое же над головой синеет небо, а по нему неспешно плывут похожие на лебедей облака, торжественно сияют купола храмов.

На московском торжище глаза разбежались от обилия товаров. В ветошном ряду, что расположился поблизости от древнего Богоявленского монастыря, какой только одежды не продают: шубы заячьи, бараньи, лисьи, куньи, кафтаны, сарафаны, однорядки, портки холстинные, рубашки красные, шитые шёлком. Миновав лавки, в которых торговали одеждой, Афоня повернул направо, к сапожному ряду, где была его собственная лавчонка, купленная на деньги, данные Иваном Овчиной в награду за убийство татарских стражников. Но о том, как они угодили в ловушку, сейчас не хочется вспоминать. К тому же и день нынче весёлый. Бабы, мужики, дети вышли на улицы, творят разные игры, скоморошества, поют песни, пляшут под перезвон гуслей, гудение бубен и завывание сопелей. Зеваки рукоплещут им, подбадривают громкими криками. При виде такого непотребства попы и монахи открещиваются, воротят лики в сторону, а глаза их как бы невзначай косятся на веселящихся.

— Здравствуй, Афонюшка, — улыбчиво приветствовал его сосед по торговому ряду Аверкий, — рад видеть целым и невредимым. А я было заскучал без тебя-не с кем словечком перекинуться.

— И я рад видеть тебя, Аверкий. Седни впервой вышел на торг, и всему-то душа радуется — и ясному солнышку, и крику дитяти, а когда малиновый перезвон колоколов услышал — аж прослезился.

— Много радостей даровал Господь людям, а величайшая из них — радость общения промеж человеками. Говорю о духовном родстве их. Добрым людям надлежит объединяться, дабы противостоять проискам злых людишек. Ты вот четыре месяца в свою лавку не наведывался, и никто её не тронул, ибо мы, купцы сапожного ряда, состоим в единении. Ночью все наши лавки надёжно охраняют лютые псы, бегающие из конца в конец по верёвке, заботятся о нас стража и решёточные прикащики. Вот и души наши мы должны сберечь в единении. Поодиночке каждому из нас легче поддаться искушению, впасть в грех, в гордыню, соблазн.

— Хочу свечу поставить в церкви Параскевы Пятницы за избавление от болести, за сохранение лавки моей. Да пошлёт она милость свою всем добрым людям.

— Благи твои намерения, Афоня, дай облобызаю тебя.

Тут из ближайшего проулка выскочил грязный замызганный мальчонка, крепко зажавший под мышкой пирог.

— Держи ворюгу!

Афоня, едва глянув на беглеца, всё понял.

— Слышь, юнот, прячься в моей лавке. Мальчик недоверчиво глянул на него, несколько мгновений постоял в нерешительности и юркнул в приоткрытую дверь.

Показалась толстая пирожница Акулина.

— Житья от этих ворюг не стало! Где же он? Мужики, вы не видели разбойника, того, который украл мой пирог с вязигой?

— Не видели мы никого, Акулинушка.

— А сколько стоит такой пирог? — спросил Афоня.

— Полденьги потеряла из-за этого ворюги.

— Не печалься, я дам тебе деньгу- половину за пирог, а половину за свечку. Поставь её в церкви Параскевы Пятницы за всех страждущих и голодных.

Акулина переменилась в лице.

— Да не нужны мне твои деньги! На кой они мне? У меня своих денег хватает. И не жалею я вовсе об украденном пироге. А в церковь завтра сама намеревалась идти помолиться за упокой души маменьки, она скончалась год назад. Есть у меня деньги, есть, а твоих не надо.

Пирожница степенно удалилась.

Афоня вошёл в лавку. Мальчик сидел на скамейке, зажав руки между коленями. По его щекам текли слёзы.

— Аверкий, нет ли у тебя какой снеди, вишь, мальчонка совсем оголодался.

— Сейчас принесу.

— Как звать-то тебя, мужик?

— Ванькой.

— Отчего такой неумытый да голодный?

— Один я. Бабка прошлой зимой померла, глухая она была, а седмицу назад мамка повесилась. Больше у меня никого нет.

— Вон оно что… Ты тут поешь принесённое дядей Аверкием, а я за водой схожу до колодца. Потом умоем тебя и пойдём мы с тобой в Сыромятники, будешь у меня жить, ну как сын, что ли.

— У тебя, Афоня, своих полон двор, да к тому же и жёнка вскоре пополнение должна принести. У меня на примете есть одна семья — бездетная, так, может, мальчонку-то и возьмут туда.

— Никому я не отдам Ванятку, уж больно он мне приглянулся. Пойдёшь ко мне жить?

Мальчик согласно кивнул головой. В глазах его, полных слёз, проглянула радость.

— Афоня, а чего бы тебе в нашу сапожную слободку из Сыромятников не перебраться? Мы ведь поблизости отсюда живём, на берегу Москвы-реки возле Васильева луга.

— Привык я к Сыромятникам, сердцем прикипел, там мне и моим домочадцам всё мило. Да и могила тестя привязывает. Поживём там, а пока прощай.

Когда Афоня с Ивашкой пришли домой, на столе уже стояла румяная купальницкая каша. Завидев отца, дети обрадовались, побежали встречать.

— Вот вам, дети, ещё один брат, Иваном его кличут, — Афоня говорил громко, весело, а сам с тревогой наблюдал за Ульяной. Знал, что не воспротивится намерению его, но как-то отнесётся к Ивашке?

Ульяна с улыбкой направилась к мужу, поцеловала его.

— Спасибо, дорогой; у меня ведь позавчера был день ангела, так это, должно быть, твой дар запоздалый, но щедрый.

Оборотившись к Ване, ласково провела рукой по его волосам, прижала голову к себе.

— Какой славный сыночек у меня народился! Дети, это ваш брат родной, любите его и жалуйте, сажайте за стол.

Якимка, как старший среди братьев, первым подошёл к Ване, взял его за руку.

— Меня Якимкой кличут, пойдём за стол, вот твоё место, рядом со мной будешь сидеть.

Ерошка — одногодок Вани, посчитал себя обиженным.

— Ваня мой, а не твой, пусть он около меня сидит.

Ульяна усмирила детей.

— Пусть Ерошка с одной стороны Вани сядет, а Якимка — с другой.

Ложки дружно застучали по горшку с ячменной кашей.

Когда же наступил купальский вечер, Афоня, прихватив свечу и образок, отправился на скотный двор. Ульяна пошла следом.

— Проведаю нашу бурёнку, как бы ведьма нынешней ночью молоко у неё не отняла.

В темноте Афоня крепко прижал жену к себе.

— Какая ты у меня славная, Ульянушка!

— И ты тоже.

Голос у обоих был ломким от слёз счастья. Им не нужно было идти в эту ночь в лес искать волшебный цвет папоротника.

Вот и стал Андрей монахом Андрианом и постепенно погружался в совершенно новый для него мир. Отец Пахомий вёл с ним длительные душеспасительные беседы.

— Начинать монашескую жизнь надлежит с созидания монастырского духа. Он поможет тебе в любом деле-строишь ли ты келью, кладёшь ли печь, сажаешь ли яблоню. Проявляй милосердие к людям, любовь к падшим созданиям. Помни, как мучатся они, не познав любви к Богу. А ещё — в поте лица добывай хлеб свой. Всегда и во всём надобно прилагать предельное усилие. Только в предельном усилии труда велик человек. Не благословлять и не проклинать дела мира сего явились мы, а учить добру и приготовлять людей к жизни иной, вечной. Власть церкви горняя[21], а царство Христа — не от мира сего.

— Скажи, святой отец, как можно укрепить веру?

— Вера укрепляется проповедью, книжным научением, а потому иноки многие годы трудятся, переписывая ветхие пергаменты минувших веков. Укрепляют веру и возведение храмов, подвижничество. Мертва церковь, не имеющая мирян и иереев, готовых на муки и скорби ради веры. А ещё — обличением отступников и привлечением заблудших душ. На Руси много верных подвижников Христовых. Укрепив веру, ты будешь чувствовать присутствие Творца в мире, в самом себе, а твоя душа соприкоснётся с благой силой.

Зазвонили ко всенощной[22]. Тёмные фигурки монахов устремились из келий к церкви. Андрей любил этот миг. Тёплым июньским вечером приятно бывает идти среди пахучих, воспрянувших после полдневного зноя трав.