— Если ждать, пока обсохнешь, так ты опять куда-нибудь уедешь, — сказал Вольфрам.

Я не понял, сколько ей лет. Лицо совсем молодое, а волосы наполовину седые. И полная сама. Наверно, не очень молодая.

— И Володя здесь? — спросил Вольфрам.

У Светланы странно дрогнули губы, она потемнела лицом.

— Его нет. Я теперь выезжаю в экспедицию одна.

— Вот как. А что же…

— Потом, — сказала Светлана. — Как ты? Не женился?

— Женился.

— Наконец-то! Давно?

— Уже два года семейный человек.

— Входите в дом, — приглашал хозяин. — Самовар на столе.

В просторной кухне на покрытом старой клеёнкой столе шипел и пускал пар медный самовар и стояли две тарелки с горячими лепёшками.

Напившись чаю, я вышел из дома и сел на крыльцо. Шехислам Абубакирович сел рядом.

— Учишься? — спросил он.

— Учусь, — сказал я.

— Я неучёный вырос, — вздохнул Шехислам Абубакирович. — В деревне жил. Потом воевал. Потом батрачил. А один раз вызывают в райком партии. Говорят: «Будете лесничим работать». — «Как — лесничим?» — «Так лесничим». Объясняю им: «Я же малограмотный». — «Какое у вас образование?» — «Случайное». — «Читать, писать можете?» — «Это могу». — «О лесах что знаете?» — «Знаю, что у берёзы листья, а у сосны иголки». Начальник лесхоза Грошевский там сидел, засмеялся. «Ничего, — говорит, — научитесь». Как ты думаешь? И сделали лесничим.

Из дома вышли Витька с Сашей. Витька держал Сашу за руку. Странно, зачем это нужно — за руку?

— Идём смотреть карьер, — сказал мне Витька.

Не то пригласил меня, не то информировал. А сам всё держит её за руку. И она — ничего, как будто так и надо.

— Я не пойду.

— Это интересно, — говорит Саша и смотрит на меня своими кукольными глазами. А рука — у Витьки в ладони.

— Мне неинтересно.

— Как хочешь.

Это Витька. «Как хочешь». Пошли. До самой калитки держатся за руки. В калитку вдвоём не пройти, надо по очереди. Отпустит он её? Нет, не отпустил. Сначала она прошла, потом он. Цепочкой. А рук не расцепили. Отлично. Пусть идут. Пусть смотрят карьер. Чего я не видал там, на карьере?

— Ничего, работал. Научился. Начальник у меня хороший был, умный. Учил меня. Один раз опять вызывают в райком партии. «Здравствуйте. Садитесь». Сажусь. «Ты, — спрашивает секретарь, — золото видел?» — «Видел, — говорю, — золотой крест у русского попа. Ещё обручальные кольца видел у купцов». — «Поедешь, — говорит секретарь, — добывать золото».

Мне вообще-то безразлично, что они ушли вдвоём. Пусть держатся за руки, если хотят, пусть обнимаются… А всё же Витька свинья. Ушёл и не оглянулся. Если бы не я, он вообще не попал бы в эту экспедицию. Я мог Юрку Волкова пригласить. И надо было Юрку пригласить…

— «…золото» — «А как, — спрашиваю, — его добывают?» — «Там, — говорит секретарь, — научат. Ты коммунист, тебя партия посылает». Как ты думаешь? Больше я ничего не стал спрашивать. Получил бумагу, приехал домой. Говорю жене: «Собирайся». У нас уже ребят трое было. Так и приехал на рудник добывать золото… Двадцать лет добывал золото. Долго. Много добыл.

Солнце садится. Далеко за домами и деревьями разлилась по небу сверкающая жёлтая полоса, словно отлитая из того золота, которое добыл за двадцать лет Шехислам Абубакирович. Где-то рядом скрипит калитка. На улице кричат, гоняя мяч, мальчишки. Отдалённый гул машин доносится с карьера.

— Думал, так и останусь всю жизнь на руднике. Мастером работал. Начальником участка работал. Вдруг — выборы. Меня выдвигают депутатом. Как ты думаешь? Депутатом. Говорят: «Будешь председателем горсовета». Вот тебе раз! Батрак был. Солдат был. Лесничий был. Шахтёр был. Председатель горсовета ни разу не был. Сделали. Из человека что хочешь сделать можно. Из тебя жизнь тоже что-нибудь такое сделает — сам не заметишь.

— Верно, — соглашаюсь я.

Она уже и то начала надо, мной подшучивать. За сотни километров от дома сижу на крыльце со стариком, он рассказывает мне о своей жизни, а Витька с Сашей бродят сейчас по карьеру и, наверное, смеются надо мной: «Хорошо, что он не пошёл. Третий лишний. Ха-ха-ха…» А я пойду. Возьму и пойду.

— Ты куда? — спрашивает старик, когда я стремительно сбегаю с крыльца.

Оборачиваюсь на секунду:

— На карьер. Хочу посмотреть карьер.

— Посмотри, посмотри…

Старику, наверное, жаль терять собеседника. Но должен же я посмотреть карьер!

Отыскать его нетрудно. В конце длинной прямой улицы виднеется жёлтая гора. Там гудят машины. Там и есть карьер.

Я иду очень быстро, почти бегу, словно куда-то опаздываю. Куда я тороплюсь? К Виктору? К Саше? Ничего подобного. Дело в том, что скоро начнёт темнеть… Стемнеет, и не успею посмотреть карьер. А до Виктора и до этой вертлявой девчонки мне нет никакого дела. Я даже к ним не подойду, если увижу.

Вот и карьер.

Я стою на краю огромного котлована, стены которого уходят вниз ровными уступами. Кажется, что какой-то сказочный великан вырубил для себя эти широкие ступени. Вот придёт ночь, и он поднимется по ступеням, встанет вот на этом месте, где сейчас я, и упрётся головой в тучу.

Но никаких великанов нет. Вернее, есть, но они никогда не достанут головою до тучи. Стальные работяги экскаваторы тут и там приткнулись на ступенях террасы и грызут чёрствую гору, усердные, как слоны.

Вот подъезжает самосвал, слон-экскаватор, плавно скользнув по стене карьера стальным хоботом, набирает полный ковш руды. Задрав хобот, он медленно, тяжеловато поворачивается на оси, разжимает над кузовом самосвала свой стальной рот и выплёвывает добычу. Когда самосвал получает три ковша породы, он отъезжает, а на его место уже подруливает следующий, и снова экскаватор кланяется своим стальным хоботом, тяжело, размеренно и неутомимо.

Кроме экскаваторов и самосвалов, на карьере работают буровые машины на гусеничном ходу, ищут новые пласты, исследуют мощность залежей. Если вслушаться в гул машин, закрыв глаза, то кажется, будто сразу летит много самолётов.

Стены карьера перемежаются в цветах: то они жёлто-коричневые, то серые с оттенками от пепельного до чёрного. Охристые побежалости, словно языки подземного пламени, оттеняют горные клады. Потом я узнал, что это медные колчеданы. А тогда просто стоял и смотрел, захваченный трудовым ритмом, зачарованный незнакомой и непонятной красотой этих пёстрых ступеней карьера, и мощных машин, и змеино извивающихся дорог. Я в самом деле забыл о Викторе и о Саше и вспомнил о них, лишь когда вплотную надвинулись сумерки и в карьере зажглись первые огни.

Я поглядел вправо и влево. Никого не видно. Тогда я двинулся вдоль карьера! Изредка из вечернего сумрака выплывали мне навстречу человеческие фигуры. Всякий раз — незнакомые. А я шёл и шёл, пока не обогнул кругом весь карьер.

Внизу всё больше становилось огней, и гул машин сделался по-новому таинственным, и фары автомобилей разбрасывали по дорогам стремительные яркие полосы. Я постоял ещё немного у края карьера и направился обратно, к дому Шехислама Абубакировича, который Вольфрам назвал «базой». Витька с Сашей, конечно, давно уже там, стоят, должно быть, у калитки и с нетерпением поглядывают на дорогу, ожидая меня.

У калитки стоял Шехислам Абубакирович:

— Посмотрел?

— Посмотрел. А наши, парень с девушкой, пришли?

— Нету, — сказал старик. — Вечер хороший. Разве скоро придут?

— Понятно.

— Спать хочешь?

— Хочу!

А что мне оставалось, если я даже и не хотел спать? Опять сидеть со стариком на крыльце?

— Пойдём, — сказал Шехислам Абубакирович. — На сеновале ляжешь. Любишь на сеновале спать?

— Очень люблю, — сказал я, хотя в жизни не спал на сеновале.

В книгах я читал, что это приятно. Пахнет сухими травами, луна смотрит прямо тебе в лицо и шуршат мыши. Да, кто-то писал про мышей… Я бы предпочёл, чтобы они не шуршали.

— Полезай, — сказал старик, подведя меня к какой-то лесенке.