Он написал адрес — «Галине Эдвардовне Галярчик, Варшава, Крохмальная ул., д. 46, кв. 7»,— подошел к окошку и попросил оба письма отправить заказным. Чиновник выписал квитанцию и вдруг тихо спросил:

— Не хотите ли передать что-нибудь товарищам?

Бронислав поднял на него глаза, увидел открытое лицо, смелый взгляд.

— Можете передать товарищам из польской партии «Пролетариат», что Бронислав Найдаровский отбыл срок каторги в Акатуе и направляется в сопровождении жандарма на вечное поселение в деревню Старые Чумы Енисейской губернии.

— Будет сделано. А вам, товарищ, ничего не надо?

— Нет, спасибо. У меня все есть. Прощайте.

— Счастливого пути...

Лошади ждали. Тройка, запряженная в рессорную коляску.

Бронислав на ходу протянул возчику чемодан, окликнул мальчишек:

— Садитесь, подвезу... На вокзал, быстро! Возчик выпрямился на козлах:

— А ну вперёд, милые!

Кони понеслись быстрым аллюром, бежали, как на картинке: правый пристяжной низко наклонил голову вправо, левый — влево, а коренник держал ее высоко и прямо... Так они мчались по полупустому, сонному городу, с бубенцами, празднично, будто на масленице.

На вокзале Бронислав дал возчику три рубля, мальчишкам по полтиннику, возчик кланялся, мальчишки благодарно кивали головенками, все желали ему здоровья и счастливого пути. Подбежал носильщик и, не узнав Бронислава, подхватил чемодан.

Бояршинов еще не приходил. В ресторане двое обедали, две супружеские пары ждали, пока им подадут, какой-то проезжий дремал на скамейке. Бронислав, расплачиваясь, повернулся к носильщику лицом, и тогда тот узнал его.

— Ну и изменились же вы! Я не узнал, простите.

— Ничего... Долго еще до поезда?

— Да почти целый час.

Подошел официант и остановился в выжидательной позе.

— Значит, так, на первое соляночка рыбная,— не колеблясь заказал Бронислав.

— У нас только уха да щи.

— Из ухи ничего не стоит сделать солянку.

— Пойду спрошу у повара, сможет ли он.

— Сможет, сможет... Если есть ершовый бульон. Официант почтительно удалился — сразу видно, гурман, знает толк в еде. Бронислав улыбнулся про себя — рыбную солянку он никогда в жизни не пробовал.

Закуривая трубку, он вспомнил Алешку, по прозвищу Миллионщик. Денег у него было миллиона два или три, целая флотилия судов на Волге, а на каторге голодал. Бредил едой, все время рассказывал, что ему доводилось есть в Петербурге, в Москве, в Париже, в Риме, память у него была феноменальная, он помнил все вкусовые оттенки, наслаждался запахами...— А соляночку рыбную,— говорил он не раз,— я сварю тебе сам. Придешь ко мне домой на Арбат, я повара отправлю, надену фартук — и за дело. Сначала поставлю варить ершей в льняном мешочке. Пока они будут вариться, покрошу мелко лук и потушу его с маслом и с томатом. Запахнет рыбой. Я выну мешочек и в прозрачный, крепкий кипящий бульон кину всю эту массу из лука, масла и томата. Потом нарежу соленых очищенных огурцов и тоже туда кину. После этого, мой милый, я положу на дно кастрюли куски вареной осетрины, может, и хрящиков немного, не знаю, но уж всенепременно приправу добавлю, каперсы, оливки, залью все это солянкой, поварю с четверть часика и подам в глубокой тарелке с лимоном, а ты скажешь: «В жизни ничего подобного не едал!»

— Будет вам рыбная солянка,— заявил вернувшийся официант.— Минут двадцать придется подождать.

— Вот видите, я же говорил.

— А что на второе?

— Шашлык у вас есть?

— Есть... А закусывать чем будете?

— Икорки принесите... И водочки графинчик. Но хорошей. Смирновской.

— Как вам угодно.

Как ему угодно! Икра, водка, шашлык, а еще вчера... Бронислав вытряхнул пепел из трубки. Хватит. Четыре года превратились в пепел, нечего вспоминать, с молодостью ты распрощался, теперь у тебя передышка. Сделай глубокий вдох и постарайся все, все запомнить, вкус икры и рыбной соляночки, губы девушки, склонившейся над тобой, ее слова «храни вас господь», двух веселых мальчишек; ты был барином в захолустном городке, миражем, тайным агентом, приобрел прекрасную дагестанскую бурку и мчался на тройке с бубенцами, достаточно, этого тебе должно хватить на долгие, долгие годы так называемой жизни на воле, на медленное умирание в Старых Чумах.

— Вот, пожалуйста, икра и водка,—официант расставил на столике тарелочки с красной и черной икрой, бутылку смирновской. Поставщик его величества кланяется тебе, Бронек, выпей, дружище, за свой первый день на воле!

Выпив и закусив, он почувствовал облегчение, будто все его мышцы и нервы, напряженные до тех пор,— расслабились, блаженно успокоились... «Что я буду делать в Старых Чумах? Как это что? То же., что и многие другие до меня. Буду наблюдать жизнь хакасов, тунгусов, бурят, описывать их историю, верования, легенды, напишу, как Серошевский[5] монографию «Двенадцать лет в стране якутов»... Могу собирать камни и изучать горы, если там есть горы, или заинтересуюсь акклиматизацией животных, как Дыбовский[6]... А могу увлечься бабочками и жучками, бегать с сачком по лугам, а в длинные зимние вечера — классифицировать й описывать. Не знаю. Займусь чем-нибудь таким. Во всяком случае, построю себе избу, а вернее, домик в польском стиле, крытый дранкой, крыльцо с колонками и балясинами, в этом домике я буду что-то там делать, а потом, в году этак 1940-м, напишут, что здесь жил и работал Бронислав Найдаровский* первый исследователь чего-то там в Сибири, несправедливо объявленный провокатором, да святится имя его, аминь...»

Он снова выпил, закусил икрой. Голова слегка закружилась — это оттого, что я натощак и много лет не пил, да и вообще голова у меня слабая... Чтобы сосредоточиться, он принялся считать сегодняшние расходы. Щукин ему заплатил шестьдесят два рубля шестьдесят копеек. От денег пани Стефании осталось шестьдесят пять рублей семьдесят пять копеек. Значит, у него должно быть в кошельке сто двадцать восемь рублей тридцать пять копеек. Он проверил. Все сходилось...

— Извольте соляночку рыбную...

Наконец он ее отведает... Солянку надо есть не торопясь, учил Алеша Миллионщик, сначала понюхай, втяни в себя аромат, пусть у тебя внутри все размякнет... Бронислав понюхал. В горячем, благоухающем паре было что-то от украинского борща, что-то от венгерской кухни, а рыбного — ничего. Бронислав принялся за еду, наслаждаясь нежным и дразнящим вкусом осетрины, сваренной с острыми приправами.

Потом официант принес шашлык, и как раз в это время появился Бояршинов. Весь красный, видно было, что они с унтером неплохо выпили и закусили. Он обвел взглядом зал, где уже прибавилось немного народу, но нигде не увидел ни серого пальто, ни сногсшибательного «борсалино». Бояршинов уселся напротив двери, не спуская с нее глаз, и, положив ногу на ногу, нервно покачивал ею. Бронислав выждал, пока дежурный по вокзалу не объявил:

— Скорый поезд прямого сообщения Владивосток — Москва подходит к первому перрону. Стоянка пятнадцать минут.

Бояршинов вскочил как ужаленный, и в тот же миг поднялся Бронислав, вытирая рот салфеткой. Подбежал официант и протянул счет на два рубля пятьдесят копеек. Бронислав дал ему трояк и поднял руку, чтобы Бояршинов его заметил...

Бояршинов, вне себя, кинулся к нему:

— Ты что вытворяешь? Я уж думал, ты сбежал!

— Я бы и сам доехал, если б знал дорогу.

— Ты, давай, не больно...— продолжение фразы заглушил грохот подъезжающего поезда.— Пошли.

Бронислав потянулся было за чемоданом, но его опередил носильщик. Он хотел сказать: «не надо, я сам», но тут же передумал: пусть! Похожу в баринах последний раз!

С десяток человек сошли, столько же сели. Бояршинов подошел к проводнику третьего класса:

— Служебное купе свободно?

— Свободно.

Они поднялись и прошли по коридору в конец вагона, у последнего купе Бояршинов показал носильщику: