— Знал бы я, что после института буду пулеметчиком, так мне бы и в голову не пришло столько времени учиться, — проговорил он.

— Если тебе не хочется носить пулемет, я с тобой охотно поменяюсь, — предложил стоявший рядом Драгослав Ратинац.

— С этим пока повременим!

— Почему? Я могу хоть сейчас! — настаивал Драгослав.

Лека посмотрел на него, но промолчал.

— Дело в том, Ратинац, — вмешался Воя Васич, — что пулеметчика могут скорее простить, если он провинится в чем-то.

— Ну что, теперь тебе понятно? — усмехнувшись, спросил Драгослава Гаврош.

— Нет, не совсем, — ответил Драгослав и поинтересовался: — А почему же все-таки такая снисходительность к пулеметчикам?

— А потому, что на войне, как сказал дядя Мичо, нужны не безгрешные люди и не мудрецы, а бесстрашные солдаты... — ответил Воя Васич.

— Но к тебе это не относится, — заметил Гаврош, — ты ведь у нас и герой, и мудрец.

— По крайней мере, я не мучился столько, сдавая экзамены. Пуля-то ведь на диплом не смотрит...

— А вот скажи, Лека, чего бы тебе сейчас больше всего хотелось? — спросил у него Шиля.

— Чего бы мне хотелось, того мне никто из вас дать не сможет, — вздохнув, ответил Лека.

— Надо поставить вопрос на собрании, чтобы пули не трогали тех, что с дипломами, — шутливо предложил Артем и улыбнулся.

— Все будет как надо, ребята! — подойдя к ним, сказал дядя Мичо.

— Может, и будет... Да только пока пулемет мне все плечо оттянул. Когда Драгослав взял мой пулемет, чтобы помочь, его винтовка показалась мне легче перышка, — улыбнулся Лека.

— Это же твой трофей, вот ты и оставил его себе, Лека, — заметил Воя. — Я тоже как раз тогда добыл свой...

— Хоть бы и мне когда повезло... — мечтательно произнес Драгослав.

— Вот провинишься в чем-нибудь, тогда тебя в наказание, может, и заставят таскать пулемет, — улыбаясь пошутил Гаврош.

— Это смотря как провиниться! — сказал Воя.

— Увидите, я добуду пулемет в первом же бою! Недаром же я сын Мичо Ратинаца из Грошницы! — сказал Драгослав.

Чтобы отвлечься от своих мыслей, Гаврош поднялся и подсел к Леке. Он, конечно, тоже не прочь стать пулеметчиком, как и всякий другой боец, но сейчас для него главным было не это...

— Только бы нам остаться живыми да здоровыми! — заключил старший Ратинац.

Гаврош тронул Леку за локоть:

— У тебя есть табачок?

— Ты только и знаешь дымить да у меня табак клянчить, — косо глянув на него, сказал Лека.

— Я слышал, что у бывшего владельца твоего пулемета карманы были битком набиты табаком.

— Может быть... Но разве в этом дело? Главное, что табачок есть у меня. А раз он есть — на, крути!

— Спасибо! — поблагодарил Гаврош и, взяв себе немного табаку, остальное протянул ему.

— Отдай его дяде Мичо, — сказал Лека.

— Вот спасибо, сынки, уважили! Соколики вы мои!

Над ними на какое-то мгновение расступились облака, и в просвете их на середине небосвода вдруг появилась серебристая ущербная луна. Гаврошу показалось, что она больше и светлее, чем бывает обычно, и он с грустью следил, как на нее снова наползает плотная масса облаков. Одно из них, коснувшись луны своим неровным краем, стало постепенно прикрывать ее, и вскоре она исчезла...

От пронизывающего холода не было спасения. Гаврош поднялся и поглубже натянул фуражку. Стояла уже поздняя ночь. Все вокруг погрузилось в темноту, нигде не было видно даже искорки света. Стараясь не стучать зубами, Гаврош закурил. Жадно затягиваясь, он смотрел туда, где расступались окружавшие их холмы и вдали на фоне неба вырисовывались черные верхушки гигантских буков. Сквозь облака снова пробилась луна, и все вокруг залил ее жемчужный свет. Внизу поблескивал Лим. Через несколько минут облака снова закрыли луну и опять в непроглядной тьме утонуло все — холмы, деревья, извилистое русло реки...

Колонна продвигалась дальше. Уже можно было различить очертания окрестных холмов, над которыми вставала голубовато-белесая холодная заря. Где-то далеко впереди послышалось протяжное пение. Облака, такие светлые ночью, начали вдруг темнеть, становясь свинцово-серыми. Все предвещало хмурый день.

Когда они вышли к полю, Гаврош ясно увидел в голове колонны красное знамя, которое ночью ему не удалось разглядеть. На короткой остановке он разговорился со знаменосцем; тот был необычайно горд, что ему доверили Красное знамя. Только храбрейшим из храбрых выпадало такое счастье. А нести знамя Первой пролетарской партизанской бригады — это особая честь.

— Жаль только, что братья еще не подросли. А то бы, даже если бы меня убили, кто-нибудь из братьев Байонетовичей обязательно донес бы его! Ведь наша семья «красная» еще с 1924-го!

— Это обязательно сделает кто-нибудь из вас... Тебя, во всяком случае, история отметит! — сказал Гаврош.

Знаменосец испытующе посмотрел на него. Ему хотелось понять, всерьез или в шутку это было сказано.

— Во время балканских войн мой отец тоже был знаменосцем. Тяжело раненный, он уберег знамя, — сказал он Гаврошу.

— Значит, наши угадали, кому доверить это дело, — заметил Гаврош.

— Его надо уметь нести, это тоже немало значит! — гордо произнес знаменосец.

Гаврош улыбнулся, похлопал парня по плечу и откровенно признался, что завидует ему.

Бездорожье и утренний туман сильно мешали передвижению колонны. Между тем тропа, по которой шли партизаны, становилась все шире и труднопроходимее. Подталкиваемые ветром в спину, люди стали подниматься на гору, которая возвышалась над окрестными холмами. По колонне передали приказ комиссара бригады командиру горняцкой роты пройти в голову колонны.

Гаврош посмотрел назад и, отыскав взглядом Драгослава и дядю Мичо, остановился и подождал их.

— Ну как, Гаврош? — спросил старший Ратинац.

— Все в порядке, привыкаем.

Тут с ними поравнялся командир горняцкой роты — высокий, худощавый, лет тридцати. Подошел и Шиля, сердитый на Гавроша за то, что тот оставил его одного. Неожиданно Гаврош поскользнулся и, падая, ухватился за шинель командира горняцкой роты.

— В чем дело? — обернувшись, удивленно воскликнул тот.

— Подождите минутку! — попросил Шиля, помогая Гаврошу подняться.

— Я спешу... Ты, Шкрбо, иди, я сейчас! — обратился командир к сопровождавшему его бойцу.

— Есть, товарищ командир! — ответил тот, поправляя на плече пулемет.

— Извините, я хочу спросить вас кое о чем, — сказал командиру Гаврош.

Тот удивленно посмотрел на него.

— Мой отец был пехотным капитаном бывшей югославской армии, его зовут Ратко Гаврич...

— Может, вы слыхали что-нибудь о нем? — подхватил Шиля, прервав Гавроша.

— Поверьте, мне очень жаль, но я впервые слышу это имя.

— А о моем брате, Горчине Гавриче, слыхали?

— И о нем ничего не знаю... Прости, друг, но я ничем не могу тебе помочь.

— Ладно, спасибо. Ну идите, вас ждут! — сказал Гаврош, уступая ему дорогу.

Командир горняцкой роты торопливо зашагал вперед.

Через полтора часа после этого рота Гавроша атаковала засевших в школе села Соколовичи итальянских солдат и офицеров. Их было человек сто пятьдесят, и они оказывали яростное сопротивление. Надеясь, что с минуты на минуту к ним подойдут подкрепления четников или немцев, и помня по опыту Плевли, что от партизан можно обороняться лишь под прикрытием прочных стен, эти итальянцы не знали самого главного — того, что перед ними Первая пролетарская бригада, лучшие силы югославских партизан, которые в этом первом бою должны оправдать доверие партии и Верховного главнокомандующего, непосредственно руководившего сейчас их действиями.

Из окон окруженной школы безостановочно вели огонь минометы и пулеметы. Две небольшие мины разорвались в воздухе над Драгославом и Воей.

— Всем залечь! Без команды не подниматься! — приказал Воя.

Еще две мины разорвались перед ними. Взметнулись столбы снега, земли и камней.

— Да пролетарцы мы или нет?! — приподняв голову, недоуменно спросил Драгослав.