— И у меня в батальоне их нет, — развел руками Вуканович.

— Я хорошо знал Ратко Гаврича, — проговорил Четкович. — Ведь мы с ним были в одном полку. Жаль, что он не в нашей бригаде.

— Я разузнаю, — пообещал комиссар Фича, — и сообщу товарищу Рите. А ты, хотя ты и очень гуманен, не позволяй больше врагу, даже безоружному, убегать у тебя из-под носа.

Гаврош отдал им честь и вернулся в свою роту.

Вскоре из долины потянулась широкая пестрая колонна. Пленные итальянские солдаты несли своих раненых и раненых партизан...

Те, кто еще до войны вынашивал планы заговоров и готовил путчи, собравшись в отеле «Авала» на горе Авала, кончили плохо. Судьба забросила их далеко от родины... Те, кто совещался здесь сейчас, были в тысячу раз увереннее в себе, в силе своего оружия и идеологии, чем те, которых уже не было...

После обеда в отеле и короткой прогулки по асфальтированному шоссе, которое спиралью обвивало гору, начальник Белградского гарнизона фон Кайзерберг предложил осмотреть памятник Неизвестному герою, окутанный сейчас плотной пеленой тумана.

— Да, это было бы небезынтересно, — взглянув на генерала Литерса, сказал Бадер.

Подходя к памятнику, фон Кайзерберг на несколько шагов опередил группу генералов и принялся рассказывать:

— Памятник создан недавно загребским скульптором Иваном Мештровичем, который после нашей победы над Югославией эмигрировал в Швейцарию.

— Об этом человеке я мог бы рассказать немало, — сказал Глейз фон Хорстенау. — Он живет в Берне и все пытается о чем-то договориться с англичанами.

— Итак, господа, — продолжал фон Кайзерберг, — возможно, вы не знаете, что еще в начале пятнадцатого века турки построили здесь городок Хавала, что значит «Крепость на горе». Отсюда хорошо просматривались окрестности. После первой мировой войны здесь был установлен памятник Неизвестному сербскому солдату. Впоследствии памятник был разрушен вместе с крепостью, а в 1938-м, три года назад, поставлен вот этот.

Генерал Пауль Бадер обошел вокруг памятника, разглядывая огромные темно-серые мраморные плиты, с удивительной точностью подогнанные одна к другой, а затем, презрительно поджав губу, сказал:

— А совсем недавно вы назвали его памятником Неизвестному герою!

— Да, так его теперь тут называют.

— Ну, конечно. Комплекс малой нации! — усмехнулся Бадер.

Задыхаясь от кашля, так как он не переносил тумана, Глейз фон Хорстенау неуклюже повернулся к Кайзербергу и, заранее уверенный, что его ехидный вопрос доставит удовольствие генералу Бадеру, спросил:

— Вы, кажется, основательно изучили историю этого народа?

— Полагаю, что знаю ее неплохо...

— А так же ли хорошо знаете и все то, что касается деятельности подпольных коммунистических организаций в вашем Белграде? Насколько мне известно, у них здесь есть свои комитеты, типографии, склады оружия...

Ничуть не смутившись, Кайзерберг посмотрел на Хорстенау и, заметив заискрившуюся в его глазах хитрую усмешку, холодно ответил:

— Вы затрагиваете то, что относится к компетенции наших уважаемых коллег из абвера и гестапо! Вероятно, господа Майер и Гельм могли бы ответить на ваш вопрос...

— Да, да, вы правы! — Бензлер заторопился перевести разговор на другую тему: — Как только я приехал в Белград, то сразу почувствовал, что нахожусь среди дикарей, балканских дикарей — людей, чей примитивизм только подтверждает известные выводы фюрера о славянской расе.

— А я слышал, что среди сербов были ученые с мировым именем, — неожиданно возразил ему фон Кайзерберг.

— Мы, немцы, господин Кайзерберг, — раса господ, — отрезал генерал Бадер. — И мы должны постоянно помнить о своей великой исторической миссии. Отдельные же представители этого и других народов, жившие к тому же давно, вообще не должны нас интересовать...

Подполковник Майер, Гельм и генерал Литерс незаметно отделились от остальных и оказались с другой стороны памятника. Литерс, пропуская вперед Гельма, спросил его, какого он мнения о фон Кайзерберге.

— Полную информацию о нем мог бы дать вам господин Майер, — отводя взгляд, сказал Гельм.

— Нет, моя информация отнюдь не будет полнее той, что можете дать вы, дорогой Гельм! — проговорил Майер.

— Ну говорите же, я жду! — повторил Литерс.

— Будьте уверены, господин Майер, что мое мнение полностью совпадает с вашим! — снова попытался увильнуть Гельм.

— Не осторожничайте, господа, иначе мне придется поверить слухам о том, что гестапо и абвер не в ладах между собой, — заметил Литерс.

Ганс Гельм нахмурился и, подбирая слова, сказал, что фон Кайзерберг — человек очень своенравный, что непонятно, каким образом ему удается удерживаться на занимаемой должности. Видимо, он пользуется поддержкой кого-то из высшего командования.

— Он принадлежит к числу тех офицеров, которые оказались удачливее многих даже более образованных и опытных офицеров вермахта, — заключил подполковник Майер.

На гладковыбритых скулах Литерса заиграли желваки. В нем поднималась волна холодного гнева: он ненавидел этих двоих за их умение и возможности безнаказанно делать людям гадости. Забывшись, он сам не заметил, как в его судорожно сжатом кулаке оказалась вырванная с мясом пуговица от шинели.

Подполковник Майер добавил, что господин фон Кайзерберг когда-то в каком-то бою совершил подвиг, действительно достойный восхищения, но с той поры способен на одни только глупости и живет в основном старой славой.

— Он упорно не хочет понять, что наш механизированный век — это реальность. Он, наверное, с большим удовольствием бродил бы по лесам с луком и стрелами, чем занимался своими служебными делами... — заметил Гельм.

— Тогда как наш век требует от человека непрерывной и повседневной учебы, — подхватил Майер.

— Таким образом, — заключил Литерс, — я могу сделать вывод, что это человек крайне отсталый и инертный, не обладающий элементарной любознательностью, которая заставляет даже ребенка разломать игрушку, чтобы узнать, что у нее внутри.

— Совершенно верно! — согласился Майер. — Я уверен, что он никогда в жизни даже не пытался ясно и логично размышлять о своих собственных желаниях и возможностях.

— Это человек, который никогда не знал, что ему нужно делать, — вошел в раж Гельм. — Мне кажется, что с момента нашего прибытия в Белград у него еще ни разу не возникала потребность хоть что-нибудь сделать.

— Почему же вы не сообщили об этом в Берлин? Необходимо было добиться его скорейшей замены! — возмутился Литерс.

— Вам это было бы проще сделать, господин генерал, — ответил Гельм. — Мы до сих пор еще не смогли установить, чьей поддержкой в Берлине он пользуется.

— С ним просто невозможно работать, — заявил Майер. — Он совершенно не признает сотрудничества и координации действий. Иногда для того, чтобы связаться с ним по телефону, вместо нескольких секунд приходится затрачивать по полчаса.

— Да, да! — закивал Литерс. — Гнилому дереву ненужна плодородная почва... Сбежал из Белграда сюда, превратил отель в виллу, окружил себя танками и вооруженной до зубов охраной.

— Он считает, что Белградский гарнизон существует только для того, чтобы охранять его драгоценную жизнь, — съехидничал Майер.

— И чтобы низшие чины обеспечивали его смазливыми девчонками! — бросил Гельм.

— Да, да, — снова кивнул Литерс. — Он здесь наслаждается жизнью, пьет первоклассные вина, забавляется с девочками, а наши на Восточном фронте...

Они помолчали. В это время Глейз фон Хорстенау решил было подойти к ним, но поскольку все трое делали вид, будто не замечают его, он понял, что они не хотят, чтобы им мешали, и вернулся к Резенеру и Турнеру, чтобы продолжить начатый им разговор о Литерсе.

— По мнению Литерса, господа, — подытожил Хорстенау, — мы с вами являемся лишь горсткой генералов-склеротиков, от которых вермахт никак не может избавиться. Единственная наша цель, считает он, — это выслужиться перед фюрером, Кейтелем и Гиммлером...