Майер начал переводить:

— «Развитие событий выявило всю гнилость и слабость оккупационного режима и его квислинговских пособников перед силой народа, который решительно и успешно ведет борьбу на всей территории оккупированной Югославии...»

— Скоты! — процедил сквозь зубы Бадер.

Майер спокойно положил листовку на стол.

Полчаса спустя в отеле «Авала» из всех участников совещания остался лишь один генерал фон Кайзерберг, обиженный тем, что Литерс, уходя, не захотел подать ему руку...

Вражеские самолеты кружили над позициями партизан, проводили разведку, сбрасывали свой смертоносный груз...

Сохраняя боевую готовность, бригада продвигалась в направлении Фочи. Перед Верховным штабом стояла задача умелым маневром избежать столкновения с превосходящими силами противника и возможного окружения. Поскольку бригада шла по сильнопересеченной местности и связь батальонов между собой и со штабом бригады была значительно затруднена, командирам батальонов нередко приходилось проявлять большую находчивость, чтобы провести своих бойцов по территории, занятой врагом, с минимальными потерями.

Батальон Гавроша шел берегом реки, слабо поблескивавшей в свете луны. Недалеко от Гавроша шагал комиссар бригады Фича. До Гавроша донеслись его слова:

— Наше временное отступление из Сербии нельзя считать поражением. Мы будем наносить удары по врагу там, где он их меньше всего ожидает. И бригада должна быть готова к выполнению любого задания даже в самых отдаленных районах нашей страны.

Гаврош окликнул Риту, которая шла рядом с колонной вместе с командиром батальона, и спросил:

— Куда мы сейчас направляемся?

— А сам-то ты как думаешь? — внимательно взглянув на него, спросил командир, услышавший вопрос Гавроша.

— Не знаю, потому и спрашиваю.

— Ну что ж, могу тебе сказать: мы идем в Сербию...

— В какую Сербию, когда мы все углубляемся на территорию Боснии? — удивился Шиля.

— В Сербию, товарищ, в Сербию, только кружным путем, — пояснил командир и быстро зашагал вдоль колонны.

— Тише едешь — дальше будешь! — усмехнулся Лека.

Глубокой ночью, когда луна стала опускаться к горизонту, далеко впереди Гаврош увидел контуры Игмана. Он услышал, как кто-то из идущих сказал, что эта угрюмая неприступная гора будет, вероятно, самым серьезным препятствием для Первой пролетарской бригады на марше, который начался в Рудо.

Когда рассвело, к колонне батальона Гавроша подошли трое парней в солдатских шинелях, опанках и штанах из домотканого сукна. Гаврошу было достаточно одного взгляда, чтобы понять, в чем дело.

— Что, с нами хотите, ребята? — спросил он.

— Да вас и так, наверное, много, — смутившись, сказал один из парней, шея которого была обмотана старым платком.

— А разве вы мусульман принимаете? — спросил другой.

— Мы всех принимаем... Для нас национальность или вероисповедание роли не играет. Главное, чтобы люди разделяли наши убеждения и хотели бороться за свободу, — сказал Лека.

— Ну что ж, тогда мы догоним вас, — решил тот, что был с платком на шее.

— А что мешает вам сейчас присоединиться к нам? — спросил Гаврош.

— Не можем же мы вот так — с пустыми руками! — сказал самый младший.

Гаврош бросил на них одобрительный взгляд, потом значительно проговорил:

— Вообще-то молодежь должна добиваться права вступить в наши ряды. Наша бригада — будущее Югославии, и за это будущее отвечаем мы все!

— Верно, Гаврош! Бригада наша особая... — улыбнувшись, подхватил Лека.

Комиссар Рита слушала этот разговор, сдержанно посмеиваясь. Таких просьб о вступлении в Первую пролетарскую бригаду было немало, но в основном в ее ряды вступали те, с кем хорошо поработали местные комитеты Союза коммунистической молодежи Югославии или организации КПЮ. Дело осложнялось тем, что, когда Первая пролетарская бригада пришла в Восточную Боснию, там действовали многочисленные эмиссары Дражи Михайловича и Милана Недича, которые на все лады расхваливали своих главарей и призывали местное население вступить под их знамена, одновременно запугивая людей тем, что, если они откажутся сделать это, немцы, когда нагрянут сюда, учинят расправу над теми, чьи родственники ушли в партизаны.

Об этом и доложил Верховному главнокомандующему в специальном донесении Бранко Спасич, посланный Светозаром Вукмановичем в Восточную Боснию в целях разведки.

— Многие колеблющиеся поддались этой пропаганде четников, — докладывал Спасич.

— Общую оценку давать пока еще рано, — перебил его Тито. — Меня интересуют конкретные события.

— Нами приняты меры, чтобы нейтрализовать эту пропаганду и воспрепятствовать ослаблению партизанских сил, — сказал Спасич.

— И каковы результаты?

— Кое-чего мы уже добились, но четники действуют все активнее, и опасность сохраняется. Нам удалось схватить нескольких агентов Недича...

— И много их здесь, этих «агитаторов»? — спросил Тито.

— Довольно много, и при этом они ловко маскируются: ходят по деревням под видом торговцев, старьевщиков или беженцев.

Тито внимательно выслушал сообщение Бранко Спасича, задал ему несколько вопросов и в заключение сказал:

— Итак, наша бригада как раз вовремя вступает на территорию Восточной Боснии. Сейчас нужно как можно быстрее обезвредить этих агентов и «агитаторов». Необходимо разъяснять народу цели нашей борьбы, надо, чтобы люди знали правду о Первой пролетарской...

Батальоны между тем продвигались все дальше вперед. Каждую минуту можно было ждать встречи с противником, нередко приходилось прямо с ходу разворачиваться и вступать в бой. Большую помощь бригаде оказывали местные партизанские отряды. Труднее приходилось партизанам как раз там, где таких отрядов не было, как это случилось в какой-то маленькой деревушке.

В этой деревушке, где насчитывалось всего десятка два ветхих, почерневших от времени домишек, было решено остановиться на ночлег. Взвод Леки, выделенный в охранение, расположился на невысоком холме за деревней, откуда хорошо просматривались окрестности. Партизаны устали и продрогли, а тут еще, как назло, подул холодный ветер и началась метель. Когда батальон разместился в домах, из штаба во взвод прибыл связной с приказом присоединиться к своей роте, оставив на холме двух наблюдателей. Лека назначил наблюдателями Гавроша и Шилю, приказал им оставаться на холме до наступления темноты. В этот момент к Леке подошла Хайка.

— Я бы хотела остаться с ними, можно? — попросила она.

— Ты возвратишься вместе со взводом, — ответил Лека.

— Мне казалось, что я имею право...

— Пойми... — уже мягче сказал Лека, — тебе лучше пойти с нами.

— Если бы я выбирала, где лучше, я бы вообще не стала вступать в отряд! — ответила она.

— Ты пойдешь со взводом! — решительно отрезал Лека.

Глаза девушки блеснули.

— Слушаюсь, товарищ командир взвода! — встала она по стойке «смирно».

Гаврош молчал, он не был согласен с Хайкой, и ему даже был неприятен этот разговор.

У Хайки на щеках блеснули слезы.

Когда взвод стал спускаться с холма, несколько снарядов разорвалось вдали...

Гаврош и Шиля укрылись от метели под старой раскидистой елью на вершине холма, откуда хорошо было вести наблюдение.

С наступлением ночи метель утихла, но мороз стал крепче. Гаврош и Шиля совсем окоченели. Чтобы не замерзнуть, они решили оставить свой наблюдательный пункт и спуститься в деревню.

— Мороз — аж зубы стучат! — бормотал по пути Шиля. — Сейчас бы поближе к огоньку да чего-нибудь пожевать, а то у меня уже живот подвело.

Они спустились с холма и вскоре наткнулись на бойцов своей роты. Партизаны, зябко кутаясь в шинели, сидели и лежали прямо на земле вокруг стога сена. Хайка объяснила Гаврошу, что хозяин единственного оставшегося незанятым дома отказался впустить их.