— Это у нас всё своё имеется, нам нужны мечи харалужные, — сказал Хвост.

Купцы ответили, что мечи из булатной стали у них есть, но хранятся ввиду великой стоимости в другом месте, и обещали доставить их в Кремль к завтрашнему дню.

Когда возвращались через торговую площадь в Кремль, налетела вдруг чёрная туча, посыпалась снежная крупа вперемежку с дождём, взнялся холодный ветер. Базар всполошился. Ржут кони, орут бабы, сзывая ребятишек и мужей.

Иван с Хвостом торопливо перебежали площадь, укрылись под широким сводом Константино-Еленинских ворот.

Пережидали непогоду молча, но оба вспоминали, что именно через эти ворота промчался сегодня тысяцкий. Туча ушла, брызнули ослепительные лучи солнца.

   — Ты, князь, спрашивал меня, откуда это я сегодня примчался? Ну, как это не спрашивал!.. Спрашивал, только молча, я же видел. Не хочется говорить, да ведь ты всё одно узнаешь. В Волок Ламский я в колымаге великой княгини Евпраксии прокатился. Отвёз её к отцу. Навсегда.

Сердце у Ивана упало. Если бы сказал не Алексей Петрович, а кто другой, посчитал бы за сущее враньё. Неужли брат на этакое кощунство осмелился?..

Новгород слёзно взывал о помощи. Пока был он просто Новым Городом в окружении бесплодных земель, непроходимых чащобных болот, никто на него не зарился, но стоило ему за счёт торговли разбогатеть и начать величаться не иначе, как Великим, да ещё Господином Новым Городом, как стал он приманчивым для всех соседей. От нашествия Орды заслонила его Низовая, по понятиям северян, и Залесская, на взгляд степняков, земля, но с закатной стороны постоянно громыхали железом то немцы, то литва, то шведы. Новгород всегда признавал того, у кого острее меч, но когда было неясно, чей останется верх, он колебался, вёл себя уклончиво и самотно. Его до сей поры так никто и не завоевал, однако угроза быть завоёванным не исчезала никогда. Сейчас опасность нависла над ним устрашающая. Потому-то сам владыка Василий на сменных шестериках приехал звать великого князя московского, чтобы он узаконенно взял на себя новгородское княжение. Митрополит Феогност обласкал Василия, пожаловав ему право носить крещатые ризы и иметь, таким образом, известную церковную самостоятельность. И Семён Иванович не отказался от новгородского престола, но словно позабыл, что владение землёй и людьми накладывает на него ещё и обязанность заботиться и оборонять их. Новгородцы стали напоминать ему об этой его обязанности всё настойчивее с каждой новой опасностью со стороны литвы и шведов. Семён Иванович не мог не обещать своего заступничества, но всё оттягивал и оттягивал помощь, сверх меры озабоченный ордынскими хлопотами.

Иван Иванович не отличался воинственностью и охотой до брани, не гнался за доблестью и славой, как его старший брат, но никогда не уклонялся от ратей ни при отце, ни после его смерти. Самостоятельно предводительствовать полками ему до сей поры ещё не приходилось ни разу, он и сейчас до последнего надеялся на главенство Семёна Ивановича. Сборы вёл медленно поспешая и вывел московское объединённое воинство в поход, когда новгородцы уж отчаялись дождаться подмоги.

Они с ростовским князем Константином Васильевичем ехали конь оконь, молчали, прислушиваясь к тому, что происходит за их спинами, вглядываясь настороженно вперёд, куда послан был сторожевой отряд, в обязанность которого входило предупреждать о возможной опасности. На конскую шею сзади держались воеводы Иван Акинфыч и Василий Вельяминов с тысяцким Алексеем Хвостом. Иногда они отставали, чтобы убедиться, что дружинники не нарушают назначенного им порядка движения, затем снова пришпоривали лошадей и подравнивались с шедшими походным переступом лошадьми князей.

Если бы идти шажистее, с нарысью, и делать в день по двадцать вёрст, то можно было бы добраться до Новгорода за четверо-пятеро суток. А так путь станет дольше вдвое, потому что за верхоконными сотнями тащится гужевой обоз. На санях и телегах едут священники и дьяконы, лекари, травники и рудомёты, толковины с литовского и шведского, поварские приспешники с котлами и провизией, конюхи с ячменём для лошадей, мостовщики с топорами и пилами на случай, если придётся возводить мосты через топкие непроходимые болота или водные преграды.

Верхоконные дружинники ввиду скорой зимы одеты в овчинные кошули и суконные шапки с небольшим меховым околом. У всех к сёдлам приторочены ремешками сумки со снедью — впереди, а сзади — копья, бронь, запасная одежда. Никто не знает, надолго ли ушли из дома, что встретится на пути.

Возле Успенского вражка, на росстани двух дорог — тверской и дмитровской, остановились, чтобы сделать окончательный выбор направления. Через Дмитров и дальше и труднее идти, но меньше опасности наткнуться на литовцев, по этой дороге и двинулись.

Клязьму, Яхрому и Дубну преодолели вброд, ломая хрупкий неокрепший ледок, через Волгу прошли мостом у города Конятина, но перед Мологой пришлось остановиться — ни бродов, ни мостов. Решили устроить длительный привал, дать отдых и людям и лошадям. Вода в Мологе тёмно-красная, боровая, однако же чистая и на вкус сладковатая.

Леса вокруг идут сплошной глушью. Покрытые густым мхом ели и могучие, не охватишь руками, дубы пережили на своём веку, наверное, не одно людское поколение, и даже показаться может, что со дня сотворения мира они стоят тут, столько в них первобытной дикости и дородства.

Становились не абы как: Алексей Петрович каждой сотне определил её место, а сотники дали порядковые номера своим десяткам. На расчищенной голызине поставили два шатра — Ивану Ивановичу и Константину Ростовскому с их ближними боярами. Обоз переместили вперёд по берегу реки, вокруг всего становища назначили сменную сторожу.

После недолгой трапезы мостовщики взялись за секиры. Облюбовали несколько высоченных деревьев, которые могли бы соединить собой оба берега Мологи.

Деревья-великаны сперва свысока посматривали на суетящихся у их подножия людей, которые мерно и сильно начали вонзать в их тела отточенные блестящие лезвия. Долго великаны стояли непоколебимо — у рубщиков уж пот покатился по лицам. Но вот на одном дереве опасливо дрогнули нижние длинные ветви, затем и вершина заколебалась, наконец и сам ствол качнулся, выпрямился, пытаясь устоять. Неведомая сила гнула его к реке, различим был скрип, как бы последний стон. Дерево падало со страшным шумом, в бессильной ярости круша своей тяжестью подлесок, теряя при этом с болезненным хрустом и свои могучие сучья. А легло сокрушённое дерево на противоположном берегу, даже не возмутив воды, — высоко и точно поперёк!

Так же умело и споро мастера перекинули через реку второе богатырское дерево и начали укладывать на них тонкие короткие брёвна из осины и липы. Багровое солнце ещё лежало на тёмной гриве заречного леса, а мастера уж топали по возведённому ими мосту, проверяли ногами и секирами, не расходятся ли брёвна — они лежали все нерушимо и сплочённо, словно сбитые железными свайками.

   — Ну-у, мастера! — похвалил их Хвост.

   — Мы, милок, делу энтому ещё при покойном Иване Даниловиче обучены, с ним многажды хаживали и в Задвинье, и в Устюжье, — довольно откликнулся старшой.

Переправляться по мосту решили после ночлега на рассвете, как заиграет заря. Хвост жаловался, что не берёт его ни сон, ни дрёма, а Иван Иванович заснул сразу же, как умучившееся дитя.

Пробудиться пришлось затемно — подняла тревогу береговая сторожа.

   — Никак кто-то по нашему мосту крадётся...

Иван Иванович прислушался: мерно постукивали накатанные мостовщиками брёвна, значит, всё-таки неплотно уложены, а может, это столь тихо в лесу, что и лёгкое касание слышно. Рассмотреть ничего невозможно. Где лес, где река, где небо? Темень непроницаемая.

Дружинники взяли на изготовку копья, Иван Иванович и Константин Ростовский осторожно, стараясь не звякнуть, извлекли из ножен мечи. Какая-то возня поднялась, что-то (или кто-то) плюхнулось в воду. Тут же и вопль: