По обе стороны бара расположена дюжина кабинок. Громкоговоритель, прикрепленный к высокому столбу, передает итальянские песенки. А на помосте - железные стулья и столики, выкрашенные в зеленый цвет, все уже заняты публикой.

Пляж - длинная и узкая полоса, идущая вдоль шоссе, которое, петляя, спускается от Главной площади. Рядом с портом на песке лежат рыбачьи лодки, и там же сушатся сети. Другим своим концом, в сторону мыса, пляж упирается в опорную стенку - за ней начинаются бескрайние апельсиновые плантации, принадлежащие дону Оттавио. В ширину пляж - двадцать метров. В длину - тысяча двести метров. Бар и кабины расположены в самом его центре. Громкоговоритель здесь мощный, и радиопередачи слышно в любой точке пляжа.

С помоста бара просматривается вся узкая песчаная полоска пляжа, а также и вся бухта со спокойной, без единой морщинки, водой, которая никого не интересует; только между кромкой берега и первой песчаной грядой облюбовали себе загон купальщики, здесь же они раскатывают на морских велосипедах и на резиновых лодках. Никто даже не подымет глаз к горизонту, разве чтобы удостовериться, не одолел ли либеччо налетевшего сирокко; если одолел, то тогда наблюдающий увидит, как гряда туч поплывет к берегу и, коснувшись вершины горы, разразится дождем; но нынешний год такое еще ни разу не случалось. Если же посмотреть на мыс Манакоре, закрывающий бухту с востока, то можно разглядеть костяк трабукко, возле которого Франческо Бриганте и донна Лукреция как раз говорят о своей любви и который похож отсюда на огромный корабль, готовящийся, обогнув мыс, уйти в открытое море; но большинство купальщиков трабукко ничуть не интересует.

Совсем небольшой пляжик, вытянутый в длину от мола до апельсиновых плантаций дона Оттавио. С моря не видать опорных стенок, ограждающих апельсиновые и лимонные плантации, которые спускаются к самому шоссе. Однако находятся они во владении трех различных компаний, у каждой своя территория, причем строго отграниченная от соседних участков, хотя на рубежах плантаций нет ни насыпи, ни даже разделительных линий.

Пространство метров в пятьдесят от порта до кабинок принадлежит простому народу. Это, конечно, некое новшество, что простой народ ходит на пляж, и отвоевали это право сразу же после войны мальчишки в возрасте тринадцати-пятнадцати лет; учитель, переведенный из Генуи в Манакоре - что равносильно негласной опале, - обучил их плавать кролем и прыгать в воду с мола. За ними появились девчонки, все та же когорта отважных девчонок, которые, пользуясь послевоенной неразберихой, осмелились кататься на велосипеде, не обращая внимания на проклятия старух, на камни, посылаемые им вдогонку гуальони, которых науськивал местный священник; они приучили все-таки манакорцев к этим поездкам на велосипедах, несмотря на сальности, которые выкрикивали им вслед мужчины, приравнивая велосипедное седло ко всему, что имеет остроконечную форму, а сам велосипед - ко всему, на что можно усесться верхом, и несмотря на то, что другой учитель, впрочем “красный”, утверждал, что сначала нужно взять в свои руки власть и только потом начать постепенно переделывать нравы; утверждал он также, что желание девушек ездить на велосипеде в чем-то перекликается с высказыванием Клары Цеткин о свободной любви, что является мелкобуржуазным пережитком, осужденным Лениным в его знаменитом письме. Одержав победу в борьбе за право езды на велосипеде, те же самые молоденькие девушки приступили к завоеванию пляжа; правда, купальные их костюмы, которые они носят еще и по сей день, высоко закрывают спину, доходят почти до колен, под костюм обязательно поддевать еще и лифчик, а на костюм нацепить юбочку, чтобы прикрыть живот и бедра. Первые два летних сезона все это происходило под защитой братьев, которые расхаживали дозором взад и вперед на шоссе, засунув руку в карман и сжав в кулаке окулировочный нож, пока девицы купались или загорали на песочке, торжествуя свою победу, хмельные от собственной отваги.

С тех пор свобода нравов пошла вперед гигантскими шагами. Теперь сами матери семейств приходят вместо с дочками на пляж, спускаются к морю из Старого города со всем своим выводком, цепляющимся за их подолы, болтают, сидя группками на песке, иногда даже, расхрабрившись, эти матроны тоже идут купаться, входят в воду до половины бедер в своих белых длинных полотняных рубахах, ступают мелкими боязливыми шажками, но зато утверждают свою свободу; входят по двое, по трое, нервически похохатывая и подбадривая друг друга громкими шлепками по спине мокрой ладошкой, а другой рукой придерживают у колен края своих длинных белых полотняных рубах, так, чтобы они топорщились у бедер, и тогда не будет выделяться зад.

Матери, девушки, детвора - словом, простой народ располагается на пляже поближе к порту (там, где сушатся сети среди рыбацких лодок, вытащенных на песок), метрах в пятидесяти от кабинок. Их мужчины на пляж не ходят, они либо работают, либо безработные и стоят на своем обычном посту, подпирая стены домов, выходящих на Главную площадь; по воскресным же дням они предпочитают рыбалку, футбол или играют в “закон” в тавернах.

По обе стороны кабинок песок принадлежит манакорской знати и разбогатевшим эмигрантам, приехавшим провести летние каникулы в родном краю.

По молчаливому соглашению пустое пространство, “ничейная земля”, отделяет песок, принадлежащий знати, от песка, облюбованного народом.

В той стороне, где располагается знать, дамы лежат на шезлонгах под зонтами, матери и супруги - в пляжных халатиках, молоденькие девушки в купальниках. Мужчины пьют аперитивы на террасе бара: время от времени кто-нибудь из них подымается и идет к дамам, поболтать, стоя между шезлонгами.

Эта зона, тянущаяся всего метров на пятьдесят по обе стороны от кабинок, живет напряженной общественной жизнью, но эти полсотни метров разбиты еще на множество участков, сообразно клановой или групповой принадлежности с неизбежной в таких случаях чересполосицей и своими разделениями в подразделениях, а порой и своеобразным ирредентизмом в тени одного и того же зонта по причине различных политических, религиозных или антирелигиозных воззрений и более или менее “передовых” идей относительно свободы нравов и целой кучи прочих вещей с неисчислимым количеством оттенков социальных условностей.

Пяток иди полдюжины молодых женщин из группы “передовых” щеголяют наподобие девушек в купальниках, плавают и пьют аперитив с мужьями на террасе бара. Прочие женщины глядят на них с завистью или презрением в зависимости от собственного толкования морали, свободы нравов и прогресса.

Третья зона, вплоть до опорной стенки апельсиновой плантации дона Оттавио, находится в полном владении курортников, то есть семей чиновников, служащих и коммерсантов из Фоджи, жен и детей нотариусов, адвокатов, аптекарей, жителей маленьких городков, затерянных в горах; конечно, они предпочли бы провести летние каникулы там, где есть настоящий пляж, название которого занесено даже в справочник морских курортов и где можно поглядеть на иностранцев, танцующих в шортах в ночных увеселительных заведениях; но, увы, это им не по карману; поэтому эта категория приезжих - все люди озлобленные, особенно девушки; держатся они семейными группками, всем кланом; переодеваются они либо под полотняным тентом, либо у себя в машине, стоящей в ряд с другими машинами на обочине шоссе, - это, так сказать, орды без рода и племени, чужаки для Порто-Манакоре, просто еще одна летняя неприятность.

У дона Оттавио есть свой собственный частный пляж, немножко белоснежного песка в глубине бухточки, прямо под его же апельсиновыми плантациями. Сам он никогда туда не ходит.

По шоссе колесят на своих мотороллерах сынки богачей и местной аристократии, выискивая курортницу, которая согласилась бы с ними прокатиться; но ни разу ни одному эта операция не удавалась, так как у курортниц тоже есть матери, братья, сестры, женихи.

От одного до другого конца пляжа, презирая границы, равно топча песок всех трех зон, носятся взад и вперед гуальони, надеясь хоть чем-нибудь поживиться.