— Я читал и записывал в надежде, что вы оцените мои старания. — Консулов достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, развернул, внимательно оглядел-всех присутствующих и начал читать: — «Правила скромности. Первое. Повсеместно выказывай скромность и смиренность. Второе. Не крути легкомысленно головою, а поворачивай голову медленно и лишь при необходимости. Держи ее прямо, слегка наклонив вперед, не заваливая ни вправо, ни влево. Третье. Глаза должны быть потуплены, не следует смотреть без нужды в сторону или вверх. Четвертое. Когда разговариваешь, особенно с лицом, обладающим властью, смотри не в лицо, а чуть ниже подбородка».

Тут Консулов сделал небольшую паузу, как бы ожидая услышать комментарий или дать коллегам возможность усвоить прочитанное. Ковачев поначалу был изумлен, но после четвертого правила какая-то мысль мелькнула в мозгу, какой-то образ возник мимоходом. Да, образ резидента. Это же его описание, слепок его своеобразного поведения.

— «Пятое. Не морщи лоб и особенно нос. Лицо твое всегда должно быть беззаботным, отражающим внутреннее спокойствие. Шестое. Губы не стискивай, но и широко не раскрывай. Седьмое. На лице твоем должно быть выражение скорее веселости, нежели печали или некоего иного необыкновенного чувства. Восьмое. Твой внешний вид и одежда должны быть опрятными и приличными. Девятое. Руки держи спокойно. Десятое. Ходи спокойно, не торопясь, если нет особой необходимости. Но и при необходимости соблюдай приличие. Одиннадцатое. Все твои слова, жесты, все телодвижения должны быть всеобщим примером. Двенадцатое. Выходить наружу следует вдвоем-втроем, как предпишет начальство. Тринадцатое. При разговоре не забывай скромность и приличие как в словах, так и в манере поведения». — Консулов опустил бумагу и закончил тише обычного: — Таким вот образом, товарищи. Вызывают ли ассоциации эти тринадцать правил?

— Это, несомненно, экстравагантное описание манер нашего резидента, — сказал Ковачев.

— Но если бы вы знали чье. Словесный портрет нашего героя — всего лишь копия с оригинала. Оригинал же жил больше четырехсот лет назад. Это небезызвестный Игнаций Лойола, основатель и первый генерал ордена иезуитов. Тринадцать правил святого Игнация обязательны для братьев иезуитов и доныне определяют их поведение.

Сообщение Консулова всех крайне удивило. Задуманный капитаном эффект, безусловно, удался. Первым нарушил молчание Петев.

— Что же... выходит... резидент наш еще и иезуит?

— Получается так. Если не допустить случайного совпадения между его поведением и тринадцатью правилами. Впрочем, я должен объяснить, как наткнулся на эту премудрость. С первого дня знакомства с этим субъектом что-то меня постоянно скребло, не давало покоя. Слишком уж особенным, слишком необыкновенным было его поведение — и вечное смирение, и постоянно потупленный взгляд, и размеренные, как бы сдерживаемые движения рук. Все свидетельствовало о том, что в человеке есть нечто чуждое нам — не болгарское, не социалистическое, если угодно. Он замешен из другого теста. Но какого? Где? Мейд ин Ю Эс Эй? Сделано в США? Или где-то еще? Тогда-то я и решил порыться в библиотеке. Но, сознаюсь, сначала пошел по ложному следу. Вы, верно, слышали такое выражение — протестантское лицемерие? Так вот, вбил я себе в голову, что он из породы протестантов, может быть, даже тайный пастор, работающий, допустим, не только на американскую церковь. Более того, как вы знаете, его благоверная госпожа Евлампия, субботница, адвентистка, из клана фанатиков, чье главное в жизни занятие — ожидание скорого пришествия страшного суда. При такой подруге был резон предположить, что и он протестант. Но я ошибся, и эта ошибка стоила мне целого дня сидения в библиотеке. Однако этот день не прошел попусту. Не знаю, насколько вы знакомы с различными протестантскими течениями: лютеранством, кальвинизмом, цвинглианством и так далее. В одной только англиканской церкви несколько сект: баптисты, методисты, квакеры, пятидесятники, адвентисты, вроде нашей Евлампии. Каково было разобраться всего лишь за два дня в этом религиозном хаосе, это знаю только я, хорошо бы за эти деньги получить надбавку за вредность. За вредность моральную... Залез я, значит, в протестантский лабиринт, долго плутал, но все же выбрался. Тогда-то меня и осенило божье просветление. Разве лицемер и иезуит — не синонимы? И пошло дело, пошло. Особенно помогло мне сочинение Алигьеро Тонди, бывшего иезуита, варившегося в котле святой конгрегации, вкусившего с лихвою иезуитской премудрости и сбежавшего от духовных своих собратьев, когда увидел всех изнутри. Кстати, труд его читается как увлекательный роман. В нем-то я и нашел тринадцать правил. Игнаций Лойола сочинил их еще в середине шестнадцатого века, а его последователи, божьи служители, вылепили нашего героя сообразно этим правилам. Для вящей славы господней, или, если перейдем на латынь: ад майорем деи глориам!

Завершив разбор странного открытия Консулова, полковник позвонил генералу Маркову и попросил немедленно его принять. Причем вместе с капитаном Консуловым — не только потому, что генерал, возможно, захочет услышать подробности от первоисточника, но и из-за чувства справедливости. Консулов заслужил похвалу и должен был получить ее лично от генерала.

Консулов на сей раз чуть приглушил свои сценические эффекты, но от первоначального сценария не отказался: и тринадцать правил прочел, и пространно все объяснил. Генерал слушал терпеливо, ни разу его не перебил, а в конце встал и по-отцовски обнял Консулова.

— Браво, капитан, скоро станете майором. Нравитесь вы мне. Я тоже бился в догадках относительно лже-Петрова, но дальше душевных терзаний так и не ушел. А надо было, оказывается, идти в библиотеку. Еще раз поздравляю!.. А теперь, ребятки, давайте думать, как использовать открытие Консулова. Не настал ли срок сбросить маски и заставить этого иезуита играть в открытую...

Да, дело близилось к завершению. Игра по телефону-автомату 70-69 все еще продолжалась, хотя и безрезультатно. Сравнив фонограммы голосов работников управления, установили, что самый подходящий голос у фотографа-эксперта Петра Манчева. В установленные часы он выходил на петровских агентов, давал новые задания от имени резидента, выслушивал доклады, но практической пользы это не приносило. Ибо новых агентов не раскрыли.

— И все же он болгарин, — воспользовался наступившим молчанием капитан. — Я твердо уверен!

— И я думаю так же, — сказал Ковачев. — Но как он оказался в 1975 году в Софии, вот вопрос. Мы установили, что приехал из Видина. А до этого? Кем он был, прежде чем стать Георги Петровым? Чем занимался? Пока мы это не установим, откровенничать с ним не стоит.

— Вопрос в том, когда он стал иезуитом. Сейчас ему под пятьдесят. В таком возрасте роль иезуита вызубрить невозможно. Нужно было пропитаться этим духом еще в юности, не меньше тридцати лет тому назад.

— Значит, где-то в начале пятидесятых годов, — подхватил мысль полковника Марков. — Помню я эти времена, ох как помню. И процесс пасторов, и процесс кюре. Но иезуитов у нас в стране были считанные единицы. Кто же и зачем сделал из него иезуита?

— Именно сделал, вылепил, — сказал Ковачев. — Такое возможно лишь в молодости, когда психика еще не устоялась.

Марков жестом остановил полковника.

— Погодите, погодите! У нас же было целое гнездо иезуитов! Их французский коллеж в Пловдиве... постойте... как же он назывался... там еще раскрыли одного старого шпиона, Анри д’Ампера, небезызвестного в свое время пэра Озона... трудный был человек. Ученики дразнили его пэром Пизоном. До сих пор не могу его забыть. Ах да, заведение называлось коллежем святого Августина, принадлежало конгрегации «Успение Богородицы»... Вот какие номера откалывает склероз: выплывают из памяти историйки, вроде бы уж канувшие в Лету. Этот коллеж ежегодно выпускал альбомы с фотографиями своих питомцев и абитуриентов. Возьмите эти альбомы в нашей библиотеке, поройтесь в них. Не удивлюсь, если и эта змея выползла из гнезда пэра Озона...