– Что вы думаете об этих людях, доктор? Знают ли они что-нибудь?

– По крайней мере, четверо из них, но один из них уже мертв.

– Кто же остальные трое?

– Полина, Хатчинс и Ванда…

– Может, установить за ними слежку?

– Нет, не нужно. Пусть погуляют на свободе…

После ухода Фойла Базиль прошел вниз по проходу, к сцене, поднялся по маленькой лестнице. За кулисами он опять натолкнулся на ту лестницу с перилами, ведущую в апартаменты Мильхау. Он поднялся. Дверь была заперта. Он нашел в связке нужный ключ и открыл ее. Когда он зажег свет, то увидел, что все лежало на прежних местах: грязные тарелки и стаканы, оставленные на столике для ужина, стулья, расставленные в беспорядке, кресла, через зияющий провал внизу была видна сцена. На ней все было по-старому. Огни рампы и верхние ряды фонарей были погашены, но горела одна дежурная лампочка.

Он внимательно осмотрел комнату, но не нашел в ней ничего примечательного. Устало он присел на одно из кресел. Базиль улыбнулся, вспомнив знаменитый совет, данный Марком Твеном начинающему литератору, который запутался в собственном сюжете: «А вы пробовали подумать?» Его совет вполне пригоден и при расследовании замысловатого преступления. Он мысленно «пробежал» все дело от начала до конца, от того момента, когда он в самолете, летящем из Вашингтона в Нью-Йорк, обратил внимание на заголовок в газете о выпущенной из клетки канарейке, до той минуты, когда Полина так страшно закричала в зрительном зале всего несколько минут назад. Постепенно его разрозненные мысли, сбитые в плотную массу, начинали оседать где-то в глубине его сознания, оставляя пространство наверху, на поверхности, для новых размышлений об этом двойном убийстве. По сути дела, из-за этого он хотел остаться в театре, в одиночестве после ухода всех, чтобы побыть одному в пустынном громадном здании, где в мертвой тишине он, казалось, мог услышать собственные мысли. С самого начала он подозревал, кто убийца. Теперь он был с нравственной точки зрения полностью уверен в его виновности. Но как доказать все это в суде? Для этого он должен был целиком положиться на свидетельства Ламберта после снятия спектрограммы с ручки скальпеля. Жаль, что большинство присяжных не любят химических доказательств. Для них это слишком сложно… с техническое стороны…

Какое-то движение заставило его выглянуть через пролом в стене. Там, далеко внизу, что-то двигалось, пересекая тени, отбрасываемые тускло горевшей лампочкой на сцене. Он перегнулся через парапет, наклонился как можно дальше и напряг зрение. То, что двигалось, исчезло.

Он немного подождал. Снова ему почудилось какое-то движение. Теперь он все видел, и видел отчетливо: в яркой дорожке света, отбрасываемой дежурной лампочкой, по сцене летала маленькая желтая птичка. Это была канарейка! 

Базиль щелкнул выключателем, и в апартаментах Мильхау погас свет. Закрыв за собой дверь, он начал спускаться вниз по лестнице, огороженной перилами. Шаги его гулко раздавались в тишине. Ему казалось, что они слышны даже там, за этими мрачными стенами здания, на улице. Сойдя вниз, он остановился, прислушался. Все было тихо. Он прошел через кулисы на сцену.

Еще несколько часов назад здесь было столько шума, движения, света. Теперь одна дежурная лампочка, простая и убогая, свисавшая на проволоке с потолка, бросала квадрат бледного света в объятые тишиной густые тени. Внезапный трепет крыльев напугал его. Снова канарейка пересекла сноп света и уселась на веревке, прикрепленной где-то наверху на блоке. Ее глазки, как черные булавочные головки, сверкали в слабом, рассеянном свете.

Гул уличного движения за стенами театра, казалось только усиливал царящую здесь тишину. В ней, правда, было что-то настораживающее, грозное, где-то внутри он чувствовал, что кто-то там, наверху, внимательно к нему прислушивается, наблюдает за ним, пытаясь разглядеть его темноте, выжидает.

«Не удивительно, что дом с привидениями – это всегда пустующий, необитаемый дом», – подумал он, выходя из желтого квадрата света и вступая в глубокую тень, отбрасываемую кулисами.

Двустворчатая дверь, ведущая в альков-спальню, была открыта точно так, как она была распахнута сегодня вечером, когда опустили занавес. Но теперь он был поднят. Приглушенный свет ярко горящих неоном небоскребов проучивался через маленькое оконце в задней части зрительного зала, на самом верхнем балконе. В этой полутьме Базиль стоял, обратившись лицом к пустым креслам, поднимающимся по наклонной плоскости к самому куполообразному потолку, который висел над ним в непроглядной темноте, как какой-то далекий, давящий кошмар. Он стоял, прислушиваясь к тишине. Вдруг ему послышался какой-то шум. Точно. Звуки шагов по другую сторону задника. Он здесь был не один.

Базиль пересек сцену и пошел до левых кулис. Там ничего не было, кроме непроницаемой темноты, но он явственно слышал, как удалялись чьи-то шаги. Он включил фонарик. Маленький луч окрасил желтоватым светом чудовищные тени, отбрасываемые причудливыми связками проводов и веревок. Одна из них мягко раскачивалась взад и вперед, как будто кто-то только что отстранил ее рукой. Он посмотрел под ноги. Там, впереди, лежало что-то вроде узла из одежды. Он поспешил к нему и обнаружил лежащую на сцене Полину.

Позабыв о грозящей ему опасности, он опустился перед ней на колени. Темный при тусклом освещении ручеек крови сбегал по ее запястью. Базиль положил на пол фонарик и попытался определить, откуда текла кровь. К своему великому облегчению, он обнаружил, что всему виной – небольшая ранка в мягкой части предплечья правой руки. Вытащив из кармана перочинный нож, он распорол ей рукав и кое-как наложил повязку из чистого носового платка. Занимаясь ее раной, он все время ощущал какой-то специфический слабый запах. Базиль заметил какое-то белое пятно на полу. Нагнувшись, он поднял носовой платок, сырой и липкий. Теперь запах стал сильнее, очевидно, он исходил от платка, мимолетный и несколько приторный, словно легкое дуновение ветерка из фруктового сада. Он засунул его в карман. Полина зашевелилась и открыла глаза.

– Что со мной?

– Все в порядке, – заверил ее Базиль. – Небольшая ранка в мякоти предплечья, которая немного задела вену. Как это произошло?

– Кто-то напал на меня в темноте. Не знаю кто. Потом я почувствовала острую боль в руке. Больше ничего не помню.

– Зачем ты вернулась в театр?

– Чтобы предупредить тебя. Это был превосходный замысел, тот занавес с тяжелой золотой бахромой… Ну из-за чего я закричала. Я не могла объяснить этого раньше, но когда я увидела…

– Да, я знаю. Все будет хорошо.

– Но рано или поздно я все равно бы догадалась, в конце концов это моя профессия – различать цвета!

– Как ты сюда попала?

– Я решила колотить в дверь, пока ты меня не услышишь. Но никто не подходил. Но затем я увидела, что дверь на верхней площадке пожарной лестницы открыта…

– Я найду его, не беспокойся, – сказал Базиль. Он передал ей свой фонарик и сказал:

– Зажги его сразу, если кого-нибудь заметишь. И кричи как можно громче.

Базиль прошел по сцене к двери, находившейся слева, переступил через ее порог. Шаги его скрывали голые доски, но почему-то они отзывались эхом. «Разве может быть в театре эхо? – подумал он. – В здании, в котором особое внимание уделяется акустике?» Он остановился. Эхо раз давалось по-прежнему. Тогда он понял, что это вовсе не эхо. Кто-то еще, кроме него, направлялся к пожарной лестнице, расположенной по другую сторону сценических декораций, и этот кто-то, очевидно, притаясь между кулисами, был свидетелем их разговора с Полиной. Базиль мог опередить этого человека и раньше него добраться до лестницы.

Стараясь создавать как можно меньше шума, ступая совершенно неслышно, он вернулся, прошел через ту левую дверь и пересек сцену по направлению к правой кулисе. Над сценой отражался свет из маленького оконца над верхним балконом. Базиль вспомнил, что оставил свой фонарик Полине.