– Ничего, Франк, только глубокую признательность!

– Это также, – сказал он, – нужно будет забыть. Ну, это совсем просто.

– Я забуду!

– А немецкий? – внезапно спросил он.

– Что немецкий?

– Ты и язык забудешь?

– Как будто никогда и не знала его, любимый.

– Ты мне клянешься?

– Клянусь тебе!

– Ты больше никогда не вспомнишь об Ауссан-Альстере, покрытом льдом?

– Никогда, – пообещала она.

Лиза как будто перешла в другое измерение. Все вернулось на круги своя, их окружал совершенно благостный мир. Несмотря на внешнюю опасность, они ощущали полнейшую безмятежность.

– И ты забудешь, каким выглядит парк зимой, с изморозью и деревьями из мрамора?

– Навсегда забуду!

Он грубо оттолкнул ее. Лицо его исказилось.

– И ты надеешься, что я поверю тебе, Лиза?

– Франк!

– Лгунья! Грязная лгунья! Шлюха и лгунья!

Зажав уши руками, она качала головой.

– О! Нет! Перестань! Я схожу с ума!

– До недавнего времени ты лгала мне. Неужели ты хочешь, чтобы сейчас я поверил тебе?

– Я не лгала тебе, Франк!

– Ты говорила мне, что встречалась с Гесслером раз в неделю, а надо было сознаться, что вы виделись каждый день. Ты говорила мне, что приходила в его кабинет, хотя на самом деле он являлся в твою комнату!

Внезапно его голос прервался рыданием.

– В твою комнату! – подавленно повторил Франк. – А я никогда и не видел твоей комнаты, Лиза! Никогда! Хотя ты и рассказывала мне об обоях, об обстановке, о картинах на стенах...

– Это – как с твоей камерой, – возразила Лиза. – Я ведь тоже никогда не видела ее. И все же камеру легко представить себе! Даже слишком легко: я так и не смогла сделать этого!

Она продолжала с нарастающим пылом:

– Именно в этой камере ты не отвечал на мои письма! Ты молчал, сидя у себя в камере, а я сходила с ума от этого молчания. Ты мучаешься вопросом, не изменила ли я тебе. А я спрашиваю себя, не забыл ли ты меня.

– Забыл? – переспросил он.

Вышло похожим на стон. Когда Франку становилось плохо, Лиза все прощала своего любовнику. Он был хрупким ребенком, ребенком, потерявшимся в этом мире. Одинокий ребенок.

– Ни на мгновение я не забывал тебя, – продолжал он. – Лиза! Ни на долю секунды!

– Ты сам сказал это, – заметила молодая женщина. – Видишь ли, Франк, чтобы убедить друг друга, у нас остались только слова. Этого могло бы хватить. Я бы хотела, чтобы их хватило, но именно ты решил, что одних слов недостаточно!

Подошедший Паоло положил им руки на плечи.

– Ты должен поверить ей, Франк!

Фредди не хотел оставаться в стороне.

– Превосходно, – одобрил он. – Раз уж ты сказал, что мы присяжные заседатели, вот наш вердикт: вы должны поверить друг другу!

Паоло счел нужным продолжить.

– Ты забываешь, что в течение этих пяти лет мы тоже видели Лизу. Конечно, не каждый день. Раз в пять или шесть месяцев. Когда видишься с кем-то каждый день, то не замечаешь изменений, происшедших в этом человеке. Но если раз в пять или шесть месяцев, то это бросается в глаза, Франки. Ты согласен?

– Куда ты клонишь? – спросил Франк.

– А вот куда: Лиза не менялась. Правда, Фредди?

Фредди ласково посмотрел на Лизу. Он всегда испытывал некоторую нежность к подружке Франка.

– Точно, – поспешил ответить он, – всегда такая же молодая!

– Ну что за м...к! – протестующе выкрикнул Паоло. – Я толкую о ее внутреннем настроении. Понял, дубина? Ее отношение к тебе, Франк, совершенно не менялось. Чувствовалось, что годы нисколько не изменили ее чувств к тебе. Нисколько! Я должен был сказать тебе это... Наверное, я должен был раньше сделать это, но такая мысль не пришла мне в голову.

С улицы донесся резкий звук сирены. Выглянувший наружу Фредди выругался.

– Пожарные с автокраном! – объяснил он. – Спорим, что они уже нашли фургон?

– Им понадобится не меньше двадцати минут, чтобы вытащить его из воды. Пока же они не знают, внутри фургона Франк или нет!

И Паоло посмотрел на свои часы. Это были старые никелированные часы в серых пятнах, с пожелтевшим циферблатом. Его первые в жизни часы. Паоло приобрел их на заработанные гроши еще в ту пору, когда честно трудился.

– Через какие-то четверть часика мы сможем спеть песенку "Прощай, мой миленький дружок, нас ждет уже кораблик".

Подавленное состояние Гесслера смущало Франка. Молчание и неподвижная поза адвоката угнетали его. Он казался Франку отвесной скалой, которую он тщетно пытается разбить.

– Ну так что же, господин преподаватель немецкого языка, – обратился он к Гесслеру, – почему вы ничего не говорите?

– Мне больше нечего сказать!

– А попрощаться с Лизой?

– Уже.

Вызывающая улыбка слетела с лица Франка, как маска, у которой оторвали резинку.

– Когда? – спросил он.

– Уже!

Франк яростно стукнул ногой по груде телефонов, валявшихся на полу. Ему хотелось все уничтожить, превратить в прах это грустное помещение, доки, сам город...

– Ты видишь, Лиза! Вот это мне и не нравится – эти подводные течения в ваших отношениях, эти вечные недомолвки. То он рассказывает тебе о филодендронах, то он утверждает, что уже попрощался с тобой, то он... С меня довольно! Все меня слышали? С меня довольно! А вообще-то, если бы у тебя хватило смелости сказать мне: "Да, я была его любовницей, я переспала с ним, чтобы заставить его мне помочь", такой честный разговор был бы мне больше по вкусу. Какое-то время я бы страдал, но затем вылечился бы.

Лиза отошла от Франка, походка ее была странной, какой-то семенящей, приниженной, трусливой...

– Что ты творишь, Франк, бедняга? Неужели тебе так нравится мучить себя?

Гесслер встал и принялся застегивать свое пальто. На этот раз он действительно собрался уйти. Франк понял это, но какая-то смутная вялость помешала ему вмешаться.

– Видите ли, – сказал Гесслер, – я считаю, что вы созданы для тюрьмы. Там, по крайней мере, вам не нужно принимать решений. Вы можете упиваться собственным разочарованием.

– Разве я просил вас вытаскивать меня оттуда? – отозвался он.

– Замолчи, – приказала Лиза, – есть границы, которые не следует переходить. Я согласна выдерживать твою бессмысленную ревность. Да, мне помогает в этом моя любовь к тебе. Пускай ты осыпаешь меня своими отвратительными шутками, унижаешь мое человеческое достоинство. Ты можешь оскорблять меня, избить меня. Но я не позволю тебе упрекать нас за то, что мы спасли тебя.

Франк сорвал очки с носа и принялся протирать их тельняшкой. При этом он лукаво посматривал на присутствующих, как шутник, готовящий веселую выходку.

– А почему вы считаете, что спасли меня? – спросил он.

Усевшись за стол, Лиза принялась играть с замками чемодана, затем, повернувшись к своему любовнику, прошептала:

– Если ты скучаешь по тюремным решеткам, еще не все потеряно, Франк.

Она указала на грязное стекло двери, за которым дождевые струи были похожи на серые перья.

– Тебе достаточно только спуститься по лестнице, подойти к первому попавшемуся полицейскому и сказать ему: "Это я". Даже если ты и произнесешь это по-французски, он поймет тебя. Иди же, Франк! Иди!

Паоло снова хотел было вмешаться, но раздумал: он знал, что Лиза права.

– Это вызов? – спросил Франк.

– Не для того я устраивала твой побег, чтобы провоцировать тебя, – ответила она.

После секундного замешательства Франк направился к двери. Все затаили дыхание. Открыв дверь, Франк увидел море людей в полицейской форме. Внезапно он почувствовал себя трусом.

Франк с такой силой захлопнул дверь, что задрожали стекла.

– Не надо было ждать меня, Лиза, – вздохнул Франк. – За эти пять лет я старался покончить с нашей историей. А ты хотела, чтобы она продолжалась, носилась с ней, как с писаной торбой. И теперь ты являешь ее на свет Божий и хочешь, чтобы я сразу пошел за тобой и за этой историей, забыв о том куске пути, который был пройден без меня!