За занавеску он ступил.

— Вот аппаратус сей за занавесью, но зрить тебе его я не даю. Зажмурь глаза, взойди сюда, но осторожно, здесь ступенька!

Закрыв глаза, и я вступил за занавеску. Повязку он мне на глаза надел. Вложил моих ладоней пальцы в углубленья, какими-то винтами заскрипел.

— Готовься. Вскоре ты перенесёшься. Не бойся ничего! Ты под контролем дивной сей машины. Она — гарант мне возвращенья твоего…

Тут я ощутил легкое головокружение, потом вдруг я начал терять ощущение своего веса. Даже через тёмную повязку я почти увидел ярчайшую беззвучную вспышку. Потом вдруг всё исчезло…

Я открыл глаза. Яркий свет лампы дневного освещения сначала ослепил меня. Прошла пара минут, и я сумел оглядеться. Я находился в большом просторном помещении, похлжем на холл с высоким потолком. Справа — широкая парадная лестница, ведущая на следующий этаж. Я поглядел себе под ноги. Оказалось, что я стою на чёрном резиновом коврике. Но что на мне надето?

На ногах у меня сапоги. Я ощупал их. Это оказалась мягкая кожа, похожая на юфть. Одет я был в военную форму, опоясан ремнём со звездой на пряжке. Форма защитного зеленоватого цвета: гимнастерка с накладными карманами на груди, застёгнутыми на мелкие пуговицы, тоже со звездами. Брюки, напоминающие галифе, заправлены в сапоги. На голове оказалась серая шапка-ушанка с поднятыми «ушами» и связанными тесёмками.

Я ощупал карманы гимнастёрки. В левом кармане было что-то квадратное, плоское и жёсткое. Я расстегнул его и достал некий документ. Выяснилось, что это военный билет рядового Советской Армии на имя Гвардейскова Анатолия Борисовича. С титульной страницы на меня «смотрела», как выяснилось, моя фотография.

Я вернул документ на место и впервые внимательно осмотрелся. Это, очевидно, был вестибюль большой казармы. На стенах висели плакаты, призывы, лозунги. Я обратил внимание на портреты пожилых людей, висящие в два ряда. Сверху крупными буквами было начертано: «ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС». На другой стороне висел широкий кумачовый плакат, на котором огромными буквами было написано: «СЛАВА КПСС!».

Я забыл сказать, что справа на ремне у меня висел не то кинжал, не то нож в ножнах. Тут я «вспомнил», что это штык-нож.

За спиной, на стене, было написано: «Место дневального». Кажется, дневальный — это такой почти что часовой, который охраняет вход в казарму, а соответственно, и покой её обитателей.

Кстати, с левой от меня стороны оказалось больше высокое окно, а сразу за ним — огромные двустворчатые двери; это и был вход в эту самую казарму.

Я заглянул в окно и увидел некую территорию с асфальтированной дорогой, по обеим сторонам которой были газоны со странной, неестественно яркой зелёной травой, слегка припорошенной свежим снегом. Справа, вдали маячил какой-то памятник на высоком постаменте, покрашенный в белый цвет. Он изображал лысого мужчину, стоящего на трибуне.

На асфальтированной дороге вдалеке я вдруг заметил двух мужчин, медленно бредущих в сторону казармы. Я ужаснулся! Что мне делать?

У себя за спиной я обнаружил напечатанный мелким шрифтом текст, прикреплённый к стене. Заголовок гласил: «Обязанности дневального». К своему удивлению, я умудрился быстро прочесть этот текст!

Двое мужчин подошли уже совсем близко. Один был невысок, в светлой шинели с погонами и в папахе с жёлтой кокардой; при этом он держал под руку высокого мужчину. Тот был одет в демисезонное пальто с тёплым шарфиком и был без головного убора. Волосы с проседью и очки с толстыми линзами.

Я опять подумал:

— Ну откуда я всё это знаю?

— Ах, да, — вспомнил я, — ведь это всё «волшебная» машина! Мне же твердили, что я не должен ничего бояться, ибо машина моими устами всё нужное скажет за меня!

Внезапно одна створка входных дверей со скрипом отворилась, и двое мужчин по очереди вошли в холл. Они остановились и, повершувшись, пристально посмотрели на меня.

Я поднес пальцы правой ладони к виску и бойко протараторил:

— Дневальный древной смены рядовой Гвардейсков! За время моего дежурства никаких происшествий не произошло!

— Вольно! — сказал человек в папахе.

Тут он повернулся к другому и, улыбнувшись, сказал:

— Вот, Юрий Владимирович, это тот самый рядовой второго года службы Гвардейсков, о котором я Вам рассказывал.

Пожилой мужчина в очках и сединой в волосах опять пристально посмотрел на меня сквозь толстые линзы и произнес:

— Я председатель Комитета Государственной безопасности Юрий Владимирович Андропов. Наслышан от командира вашей части, полковника Тихомирова, о Вашей начитанности. Поэтому хотел бы, не снимая Вас с поста, поговорить с Вами на эту тему. Вы согласны?

— Так точно, товарищ председатель!

— Полковник Тихомиров сообщил мне, что меньше чем за два года Вы умудрились перечесть практически всю библиотеку, которая есть в части?

— Не могу знать, товарищ председатель!

— Это он скромничает, — улыбаясь, вмешался полковник.

— Так какую же литературу Вы предпочитаете, товарищ Гвардейсков?

— Любую — классическую, современную, русскую, зарубежную.

— А что, например, из русской классики Вы могли бы особо выделить?

— В первую очередь это, конечно, Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Толстой, Достоевский, Некрасов, Гоголь, Куприн, Чехов и многие другие.

— Вы упомянули Толстого. Вы какого имеете в виду?

— Я имел в виду, товарищ председатель, в первую очередь Льва Николаевича.

— А что из его произведений Вы читали? Можете выделить что-то особо?

— Читал я практически свё, кроме переписки. Я не люблю читать чужие письма.

— Какой Вы нелюбопытный! А вот я всегда был крайне-крайне любопытен.

Но всё-таки что же понравилось особенно?

— Я могу выделить, товарищ председатель, «Войну и мир», «Анну Каренину», повести: «Казаки», «Крейцерову сонату», «Фальшивый купон», «Отец Сергий», «Севастопольские рассказы». Пожалуй, потребуется много времени, чтобы перечислить всё, что мне у него нравится.

— А другие Толстые Вам известны?

— Ну, конечно же. Это граф Алексей Константинович Толстой, который написал «Князь Серебряный», «Вурдалак», знаменитую трилогию: «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Фёдор Иоаннович», «Царь Борис». Я бы ещё отметил его замечательные стихи.

Также можно упомянуть и Алексея Николаевича Толстого, хотя к его творчеству я отношусь двойственно. Но читал всё! А люблю роман «Пётр Первый». Ещё стоит упомянуть «Аэлиту» и «Гиперболоид инженера Гарина».

— Замечательно, рядовой. А из зарубежной классики что Вы можете выделить? Какие страны, авторы?

На долю секунды у меня мелькнуло: «Прямо какой-то литературный экзамен мне устроили. Они что, хотят, чтобы я читал лекции нашим солдатикам, у которых, к сожалению, на уме только девки да выпивка?».

— Что касается классики, то это Великобритания, Франция, Германия, Америка и ряд других стран.

Если говорить о Великобритании, то это Шекспир, Байрон, Китс, Шелли, Голсуорси, Свифт, Мильтон и многие-многие другие. Особенно люблю читать в оригинале Уильяма Сомерсета Моэма. А из классики, конечно же, нет ничего выше тех творений, которые изданы под именем: Уильям Шекспир!

— Почему же это «под именем»? Разве это не он написал?

— Дело в том, что существует один гениальный литературовед по фамилии Гилилов, который умудрился раскрыть эту величайшую мистификацию в истории литературы!

— И кто же скрывался под именем Шекспира?

— Простите, товарищ председатель, но такой человек, конечно же, существовал. Это был второразрядный актёр, и что характерно, ещё и ростовщик, потому что очень любил деньги. А все тридцать семь пьес, 154 сонета и другие произведения были написаны графом и графиней Рутленд. Это, кстати, объясняет во многом, почему большая часть сонетов посвящена не женщине или девушке, а лицу мужского пола. Просто граф и графиня писали сонеты друг другу. А по утверждению современников, графиня Рутленд была величайшей поэтессой.