В воротах автопарка старлей нос к носу столкнулся с самым главным в батальоне зампотехом майором Завдрыщенко. Майор был отчаянным холериком, и в его слегка воспаленном мозгу, по видимому, было так много извилин, что мятущиеся по ним мысли никак не могли найти себе достойного выхода. Об этом свидетельствовали и мимика морды перечеркнутого усами лица, и слетавшие из его всегда нервно подрагивающих уст скороспело-скоротечные фразы. На непрерывно шевелящей тараканьими усами морде лица Завдрыщенко непрерывно отражалась какая-то шедшая внутри него борьба. Импульсы этой внутренней борьбы придавали ускорение мыслям. Мысли безнадежно плутали по бесконечным лабиринтам, приводя майора в отчаянье, и, когда отчаянье достигало своего апогея, оформленная в осколки слов мысль неожиданно срывалась со слегка припухших губ Завдрыщенко. Эти поминутно срывающиеся мысли часто пугали его самого. Пугали отнюдь не громким произношением, а своей непредсказуемостью. Вот представьте: задумал, к примеру, майор с самого утра переставить кунг с неисправной машины на исправную новую, но эта мысль утром так и не нашла выхода из лабиринта и не была услышана личным составом. Личный состав, проявив инициативу, к вечеру отремонтировал неисправный автомобиль, переставив большую часть деталей с бывшей еще утром новой и исправной машины. И тут после завершения очередного этапа внутренней борьбы мысль о перестановке кунга неожиданно вырывается в виде приказа из отверзых уст Завдрыщенко: «Быстро, нах! Кунг с «08–10» на «08–12». Все, я сказал. Не обсуждать. Сгною, нах». И на глазах оторопелого личного состава майор быстро куда-то исчезает. После своего исчезновения он некоторое время где-то блуждает. Во время блуждания борьба внутри майора не утихает, и в его изрезанном извилинами мозгу вдруг возникает догадка о том, что все-таки напортачил инициативный личный состав. Мысль-возмущение о загубленной новой машине начинает хаотично метаться по запутанному лабиринту, принося майору почти ощутимую физическую боль. Завдрыщенко быстро возвращается к машинам и с отчаянием убеждается в том, что набитый исправной аппаратурой кунг вновь оказывается на неисправной, пусть и новой еще машине. Отчаяние майора нарастает и, наконец, достигает своего апогея. Выплескивается запоздалая, но поразительная по своей глубине мысль: «Вернуть все в зад! Ублюдки! Всех сгною, нах!» И майор снова куда-то исчезает. И так до десятка раз на дню. Вот такими неповторимыми особенностями обладал майор, с которым Сергею не посчастливилось столкнутся в воротах автопарка.

— Просвиров, я же ставил с утра задачу: перебрать движок на ГАЗ-66 и заняться тормозами на ЗИЛу? Ни хрена никто ничего не делает! Один спит под машиной, другой ходит вокруг разобранного движка, репу чешет, не знает, как его теперь обратно собрать. А Вы где-то шляетесь целый день. Всё пожарных по гарнизону гоняете?

— Ха, ха, ха, — раздельно и серьезно произнес Сергей, — good joke, как говорят наши потенциальные противники, товарищ майор.

— Что-что? Вы что там, матюгаетесь, что ли? — от назревавшего возмущения кончики усов Завдрыщенко начали загибаться кверху.

— Отнюдь. Я только порадовался Вашей, как всегда, удачной шутке, товарищ майор. А по поводу того, о чем Вы мне сейчас рассказали, хотелось бы напомнить: все это конечно же имело место быть, но было вчера. На движке полностью убит коленвал и растачивать его смысла не имеет, а на ЗИЛе текут тормозные цилиндры, да и колодки не мешало бы поменять. Поскольку на батальонном складе требуемых запчастей нет, то Вы обещали сегодня потрясти прапоров с гарнизонного склада.

— Я? Обещал? — на лице майора, как отражение происходящей в нем внутренней борьбы, вновь заметались усы и губы. — А Вы то, сами чем-нибудь собираетесь заниматься? Или Вы думаете, что целый майор будет целый же день бегать по гарнизону и лебезить перед прапорами, выпрашивая у них для нерадивых старлеев различные автомобильные детальки?

— Вот теперь все понятно. Только зачем было тогда что-то обещать? Так бы и сказали, что добыча автомобильных запчастей — это проблема «каждого индейца».

— Подогадливей надо уже быть, товарищ старший лейтенант. Чай не первый год служите.

— Да нет, тогда дело здесь не только в чьей-то догадливости. Здесь нужны еще и некие продукты обмена. Излишки, так сказать, процесса производства, предназначенные для натурального обмена. Бартера, другими словами.

— Что Вы имеете в виду?

— Именно то, о чем Вы сейчас подумали. Речь идет о спирте, разумеется. Вы же ежемесячно его себе забираете, а потом, обвиняя всех в беспомощности, демонстративно решаете проблемы обеспечения запчастями сами.

— Это не Ваше дело. В армии есть хорошая поговорка: старшим в жопу не заглядывают.

— Даже и не мечтал никогда о возможности такого созерцания, товарищ майор. Честно Вам говорю. Вряд ли там есть что-то новое и интересное. Может какая-то особая форма геморроя? Но я в этом ничего не понимаю. Медицинского образования не имею.

— Вы что-то очень много сегодня разговариваете, надо бы объявить Вам еще одно взыскание.

— Может хватит? У меня их уже десять на сегодня. (Майор очень любил раздавать взыскания направо и налево. Сергей иной раз получал их более двух десятков за день. И если бы существовала особая военная книга, подобная книге рекордов Гиннеса, Завдрыщенко непременно в нее бы попал как рекордсмен по наказанию подчиненных и вряд ли кто мог бы превзойти его до скончания дней существующей цивилизации. Но, к чести майора, необходимо отметить, что он этих взысканий никогда не запоминал и ни в какие служебные карточки никогда не записывал. Поэтому на служебной карьере наказуемых его строгости никак не отражались. Да и вообще, если так поподробнее разобраться, был Завдрыщенко добрейшей души человеком. И некоторые стремились этим воспользоваться в своих корыстных интересах. Например, пользуясь врожденной добротой майора, его частенько побивала супруга и даже выгоняла из дому, принуждая подолгу жить в своем служебном кабинете. Прощения майор заслуживал только в некие особые дни, как правило, но, наверное, все же, по чистой случайности совпадающие с днями получения всеми военнослужащими батальона денежного довольствия. В такие знаменательные для всей воинской части дни в кабинет Завдрыщенко совершенно случайно, просто проходя мимо штаба по своим хлопотным делам, заглядывал его сынишка и, как бы промежду прочим, информировал его о постигшем его высочайшем прощении. Майор безропотно возвращался домой, чтобы через каких-то пару недель появиться на службе с расцарапанным лицом, либо с большущим «фингалом» под глазом. Иногда во внешность майора вносилось некое разнообразие и он появлялся на службе с изрядно ощипанными усами. И все это вместо того, чтобы собраться с духом и хотя бы один раз как следует врезать стерве-жене промеж роста виртуальных рогов и отправить эту дуру в деревню к маме на пару месяцев для профилактики. При этом ничего бы больше не потребовалось, кроме того как исправно перечислять алименты на детей и иметь в подтверждение этому соответствующие документы-квитанции. Квитанции могли понадобиться для соответствующих оправданий перед политотделом, потому как гарнизонные стервы были всегда сильны не умом, красотой и слой убеждения, а именно этим самым политотделом. Они без продыху строчили туда жалобы по поводу и без повода. Писали о том, например, что муж, придя со службы выпивает водки, а выпив, употребляет матерные слова в адрес своих командиров. (Это в том безобидном случае, если очередная стерва, к примеру, наказала мужу, отъезжающему в Москву по делам, купить в ГУМе немецкую косметичку, а он почему-то не купил. Ну не было в тот злосчастный день в ГУМе именно такой косметички!) Если же дело двигалось к разводу, то стервы ничтоже сумняшись, могли тут же состряпать в политотдел писюльку, приблизительно следующего содержания: «Прошу принять меры и наказать по всей строгости советских законов моего мужа, Суходрищева Панаса Петровича. Жить с ним стало невозможно, ибо он каждый день пьет с утра до поздней ночи, а под утро ежедневно наносит мне увечья. Кроме того, у него появилась привычка периодически выбрасывать детей в окно, а это очень отвлекает их от приготовления уроков на следующий день, так как мы живем на девятом этаже. В результате подрывной деятельности Суходрищева Панаса Петровича сильно упала школьная успеваемость и возникла угроза неперевода учеников в следующий класс». Подобные послания вызывали иной раз удивление даже в политоделе: «Как это — с утра до ночи? Когда служит? Командиры говорят, что неплохо служит да и не пьет много? И дети живы до сих пор? Что? Отличники!? Не может такого быть! Дыма без огня не бывает. Так что накажите Суходрищева на следующем собрании за аморалку. Не виноват? Она — дура? Ничего-ничего, пусть сделает так, чтобы эта стерва сюда больше ничего не писала. А пока пишет, мы обязаны реагировать».