— Один из рабов архонта привлек пятнадцать товарищей. Они нападут в нужный момент на дом и захватят оружие; среди остальных невольников тоже идет волнение, но им еще пока нельзя говорить, — многие из них находятся во вражде между собой.

— У члена городского совета Аристовула сговорилось несколько рабов, но один из них, желая выслужиться, донес домоправителю на остальных, и их заковали в колодки.

— Среди работающих в порту движение разрастается. Там согласилось между собой уже столько людей, что они могли бы напасть на морскую охрану, перебить ее и захватить корабли. Но среди них пьяные часто кричат о заговоре, и агорономы[74] отправили в гавань новый сильный полицейский отряд.

— Много невольников присоединилось к заговору на вилле римлянина Адриана.

— Что делать дальше?

Многим казалось, что откладывать восстание не следует. Пора всем заговорщикам собраться в условную ночь, вооружиться и напасть на город. Если остальные рабы присоединятся — дело будет удачным; если нет — надо бежать и скрыться в горах. Более осторожные считали выступление преждевременным: надо подождать, когда волнения начнутся повсеместно, и тогда начинать. Скоро у Херсонеса будет война со скифами. Войска выйдут из города, тогда восстание легче всего увенчается успехом.

Сторонники немедленного выступления не соглашались.

— Если ждать — получится то же, что у Аристовула; власти дознаются, и начнутся казни. Тогда будет поздно.

Ясно намечались две партии. Начался ожесточенный спор. Раздраженные люди громко кричали, размахивали кулаками...

— Если вы хотите ждать, ждите. Мы воспользуемся первым удобным случаем.

Орик в стороне сговаривался с людьми, первыми примкнувшими к заговору. Потом он вышел на середину подземелья.

— Можно выступить хоть завтра, — медленно начал он, подбирая слова, — но чего мы добьемся? В лучшем случае, нам удастся пробраться за городские стены и уйти в горы, и то лишь, если греки не успеют вовремя снарядить погоню. Сколько нас? Около трехсот человек. А в Херсонесе тысячи рабов, и они все должны были бы стать нашими помощниками. Если мы уйдем, они останутся расплачиваться за нас. Если наше дело не удастся, нас предадут жестокой смерти. Ведь может статься, что мы не сумеем прорваться и бежать в горы...

Зачем вы сговариваетесь с пьяницами? Мы начали войну, и теперь не время для пьянства. Виноваты и те, кто этих пьяниц привлек к заговору.

Один из рабов Аристовула предал других?

Он должен быть убит не позже, чем завтра. Всякий, кто донесет или объявит властям, даже тот, кто будет болтать в пьяном виде, должен быть уничтожен. Тогда не будет предателей.

Мы должны увеличить число наших сторонников. Остальных рабов — которые не хотят и не умеют сражаться — надо подготовить, осторожно распустив между ними слухи о неизбежной гибели Херсонеса. Возбуждайте их ненависть против господ, обещайте им свободу, — мы завоюем ее и для них. Мы не будем рассчитывать на их помощь. Они не умеют сражаться; но когда восстание вспыхнет, они начнут грабить. Это будет полезно для нас: они отвлекут на себя часть военных греческих сил и повсеместно произведут беспорядки.

Нам осталось ждать очень недолго. Мы не знаем, но, может быть, скоро, — так говорят многие, — Херсонес будет окружен скифами. Тогда победить будет легко. Если же мы не дождемся скифов, мы назначим ночь, — но лишь тогда, когда будем достаточно сильными.

Расширенными глазами, отражавшими красный свет факелов, Орик оглядел жадно слушавших его людей и угрожающе протянул вперед руку с широко раздвинутыми пальцами.

— Мы не соберемся у ворот, а разобьемся на отряды и рассыплемся по всему городу. Мы будем вооружены. Мы одновременно со всех сторон подожжем город. Мы будем уничтожать всех, попадающихся на пути, и тогда, если нам даже не удастся неожиданностью нападения уничтожить полицию и войско, мы сможем легко уйти из города, нагруженные добычей, предоставив расплату тем, кто не пожелает к нам присоединиться...

Со всех сторон раздались крики. Рабы окружили Орика.

Они будут ждать и готовиться к борьбе и победе. Он будет их вождем.

Уходили группами, разговаривая и строя планы ближайшей работы; исчезали в темных коридорах, по одиночке возвращались в город, унося с собой искры готового вспыхнуть восстания.

Снова очутившись на кладбище, Орик видел последние тени, скользившие между памятниками и скрывавшиеся в темноте поглощавших их переулков. Скоро все опустело и стало безлюдным.

Оставшись один, он медленно шел вдоль ярко озаренной лунным светом городской стены. Он вышел на площадь и остановился против храма Артемиды. Лунный свет стекал с белого фронтона, барельефы выступали резкими светлыми пятнами; лестницы и колонны казались ослепительно яркими и были обведены густыми черно-лиловыми тенями. Упоенный сознанием своего тайного могущества. Скиф пристально смотрел на массивные закрытые храмовые двери.

«Очень скоро я — господин этого города — опрокину твою статую, чужеземная богиня, и освобожу место для той, которая пришла принести мне победу. Недавно я входил, сюда, как раб, тогда — победитель — верхом на коне въеду в храм по окровавленным ступеням»...

Казалось приятным идти и лечь на свою рабскую постель рядом с ничего не подозревающим Главком и другими, привыкшими к тому, что завтрашний день будет такой же, как сегодня, слепо верящими в непреоборимую силу бича и право господина. Быть рабом среди рабов и каждую минуту сознавать, что по его приказанию город сразу загорится со всех концов, чувствовать себя господином жизни своего хозяина доставляло большее наслаждение, чем сознание явного могущества. Оставаясь незаметным, он еще больше ощущал свою силу, хитрость и власть над другими людьми.

Спать не хотелось. Орик медленно обогнул постройки и мимо виноградника, где яркие синие и зеленые краски казались плавающими в глубокой черной тени, прошел на гладкую каменистую дорогу к саду. Он никогда не бывал здесь раньше, но теперь ему захотелось посмотреть расположение дома, где жил его владелец. Ведь очень скоро он ворвется сюда с мечом в руке, сопровождаемый толпой вооруженных товарищей.

Миновав пряно пахнувшие миртовые кусты, он подошел к скрытому в тени кипарисов зданию. Все было тихо; там уже спали. По дорожкам разливался зеленоватый лунный свет. Теплый воздух опьянял запахом невидимых ночных цветов. Цикады звенели непрекращающимся сухим шелестом, и теплый ветер доносил издалека широкие и ровные вздохи моря.

Орик стоял некоторое время, прислушиваясь к сладкому щемящему чувству, нараставшему в нем, оно расширяло грудь, было похоже на печаль и словно предвещало явление какого-то чуда. Не думая ни о чем, он медленно пошел по дорожке, подняв голову и не отрывая глаз от ясного плоского серебряного диска, казавшегося неровным, как будто погнутым немного.

Глубокие черные тени деревьев зияли провалами; вступая в них, он чувствовал себя поглощенным тьмой и снова, как бы ныряя, выходил на лунные дорожки, каждый раз испытывая чувство странной призрачной легкости.

Он дошел до каменного парапета, ниже которого лежала широкая терраса с целой рощей фруктовых деревьев и кустарников. Сильный поток теплого воздуха поднимался оттуда, насыщенный сладким запахом, вызывавшим головокружение.

Орик прислонился к могучему стволу кораллового дерева, слабо и ровно шелестевшего своими темными, жесткими, круглыми листьями. Он чувствовал себя опьяненным, счастливым и немного утомленным Он ни о чем не думал, но мысли, неуловимые и неоформленные, плыли в голове неясной, туманной вереницей. Опять бессознательно он пошел вперед вдоль парапета, завернул на боковую дорожку...

Прямо перед ним, в нескольких шагах, стояла та, которую он несколько дней назад видел на берегу моря. Она сделала быстрое движение, как будто хотела спрятаться, но удержалась и, не двигаясь, пристально смотрела на Орика. Тот неподвижно, не мигая, вглядывался в нее, не испытывая ни страха, ни неловкости, не думая о том, как ему следует поступить. Молчание длилось недолго. Не отводя от него глаз, она спросила: