Джорджа повело, и он рухнул на пол, а когда пришел в себя, оказалось что он действительно лежит на полу. Он упал с кровати, такой конфуз приключился с ним впервые после детства.

Он проснулся с ощущением — случилось нечто ужасное. А что именно? Сам он чувствовал себя лучше. Но что-то буравило мозг, и выздоровление не приносило радости. Что же его гнетет? Наконец на поверхность из тягучего тумана пробилось: Дейдри его не любит, никогда не любила. Она пришла к нему во сне и сказала все куда внятнее и убедительнее, чем могла бы сказать наяву, мысль ее была очищена от всяких примесей, не растворялась в побочных обстоятельствах. Ее дух напрямую общался с его духом — да, напрямую, и все было названо своими именами.

Стало ясно, почему она не уехала с ним с вечеринки, почему за весь день ни разу не навестила его, стало ясно все, что озадачивало его с той минуты, когда ее поведение озадачило его впервые.

Господи, этот удар ему просто не вынести. Да, физически ему полегчало, но его душевные страдания лишь усилились.

В голове все путалось, ведь раньше его мысли начинались с Дейдри и на ней же кончались. А сейчас о чем думать?

Который час? Наверное, больше семи — через квадрат стекла над дверью струился яркий свет, значит, миссис Басвелл уже пришла. Что-то ее не слышно. Наверное, старается его не разбудить. Он кликнул ее, и она вошла на цыпочках.

— Я как раз собиралась принести вам чай, — сообщила она. — Уже восемь. Поспали хорошо?

Джордж рассказал ей, что случилось ночью.

— Вы упали с постели? Бедный мистер Ламберт! Как же я сама не догадалась, простыни все скомканы! Я еще вчера хотела перезаправить вам кровать, но решила, что вы и без того устали. Ничего, сейчас выпьете чайку, может, сумеете встать, я приведу постель в порядок. А то и подниматься не придется — так управлюсь. Главное, чтобы было удобно.

— Вы очень добры ко мне.

Джордж попробовал встать — ничего, даже голова не кружится. Облачившись в халат, он сел, зазвонил телефон. Миссис Басвелл — она была рядом — подняла трубку.

— Это мисс О’Фаррелл, — сказала она, и по лицу ее пробежала тень.

— Скажите, пусть позвонит попозже. — Не успел он произнести эти слова, как ему тут же захотелось взять их обратно.

— Мистер Ламберт не считает удобным сейчас говорить с вами, мисс О’Фаррелл.

Надо же было так завернуть!

Из трубки понеслись какие-то протестующие звуки.

— Позвоните через полчаса, он нездоров, — отрезала миссис Басвелл.

Страдая, но и испытывая некоторое облегчение от подвернувшейся отсрочки, Джордж наблюдал, как миссис Басвелл перестилает постель. Ему вдруг пришло в голову, что не она должна стелить ему постель, а он ей. Впрочем, эта мысль быстро уступила место другой.

— Ведь сегодня воскресенье! Вы же по воскресеньям не приходите!

— Я пришла, потому что вы нездоровы, — ответила миссис Басвелл, — и никого нет рядом.

Какая замечательная женщина! Джордж предался размышлениям о ней. Что он о ней знает? И что у нее за жизнь? Он никогда ее об этом не спрашивал. Просто считал: она есть, знай себе трудится, и слава богу. Он ни разу не поинтересовался: как вы, что вы? Да и потребности такой не было. Он исправно платил ей, не подозревая, какое она сокровище.

Улегшись в постель, он измерил температуру. Сто все-таки набежало, но здоровье не зависит от термометра, ему явно стало лучше.

Зазвонил телефон.

— Доброе утро, дорогой. Что это за старая грубиянка подходила к телефону? Так и готова была меня слопать.

— Приходящая женщина, — ответил Джордж цепенея.

— Разве не я твоя приходящая женщина? Кто же еще? Не важно, дорогой, я хотела спросить как твое здоровье?

— Не очень.

— И по голосу слышно, что не очень, голос у тебя какой-то чужой. Когда приехать?

Наступил критический момент. Джордж услыхал собственный голос:

— Лучше не приезжай. Возможно, у меня что-то заразное.

— Какой-нибудь мерзкий микроб? Тогда и вправду не стоит. Ах, дорогой, я так хочу тебя увидеть. Может, оно и к лучшему, что вчера я не приехала. Все равно было слишком поздно. Но развлеклись мы на славу. Жаль, что тебя не было.

— Я был в постели.

— Знаю, знаю. Бедненький Джордж! Какое счастье, что ты не передал эту заразу мне. Ведь не передал, я бы уже почувствовала, да? Ну пока, дорогой. Как только карантин кончится, сразу позвони.

Весь день на душе у Джорджа скребли кошки. Зачем он совершил этот смехотворный акт самопожертвования и лишил себя общества Дейдри? Не ради нее или ее здоровья, это он понимал прекрасно. Он сделал это…

Черт подери!

Сто раз он собирался поднять трубку и позвонить ей, сказать, что никакой инфекции нет, и сто раз отдергивал руку, вспоминая ночное видение. Порой ему казалось, что он сходит с ума.

Он попробовал отвлечься чтением, но, начав встречаться с Дейдри, он почти перестал читать, его книгой была она, в нее он погружался все глубже, пока, если развивать метафору и дальше, едва не потонул. Как могла книга, простой комментарий к жизни, заменить то, что давала ему Дейдри, — саму жизнь? Он равнодушно листал страницы. Разве бумага может сравниться с плотью? Разве может печатное слово соперничать со словами, слетающими с губ Дейдри?

Тоска стала невыносимой, он совсем извелся, ибо сам себя обрек на одиночество. Попробовал заняться делами, но расправился с ними довольно быстро — в конторе его освободили от всех забот, пока полностью не выздоровеет. Дела: последнее время он делал их автоматически, словно робот, они содержались у него в особой ячейке, куда чувства доступа не имели. Поработать с душой — такое, конечно, бывает, но сейчас его душе нужно не это.

Что ж, тогда остаются друзья, у него их хватает, вот и беда с ним приключилась на вечеринке, где почти все были его добрые знакомые, именно его, а не Дейдри. Может, позвонить им, поплакаться в жилетку?

Он стал перебирать их имена, даже открыл телефонную книгу, чтобы никого не пропустить. Как много когда-то значили для него эти имена; за ними стояло тепло встреч, обмен взглядами, игра не всегда явных, но подлинных чувств. Пообщаешься с другом, а потом осознаешь: твоя жизнь стала чуть-чуть богаче. О-о, это богатство жизни! Из чего в действительности состоит богатство жизни в наш измытаренный и обезумевший век, когда под вопросом оказывается все, что в этой жизни считалось ценным? К примеру, он и миссис Плэстоселл — он втайне слегка ее побаивался, уж слишком она модная, слишком утонченная — сидят на диване и играют в мудреную игру под названием «корзиночка», оплетая друг друга тончайшей паутиной из ничего: она ему ненавязчиво льстит. Он от самодовольства надувает щеки. И вот это — жизнь? Ее богатство? Да эта миссис Плэстоселл просто снисходила до него, а он этим снисхождением упивался; но ведь он не был с ней самим собой, настоящим, истинным собой! Он играл роль, что-то в себе затушевывая, что-то выставляя напоказ; она не давала ему ощущения свободы. Другое дело Дейдри. С Дейдри он был абсолютно самим собой, и даже более того: Джорджем с плюсом, с плюсом, с плюсом. А с миссис Плэстоселл он был Джорджем с минусом, а то и вовсе никем.

Он поднял трубку, чтобы набрать номер ее телефона. Но передумал и положил трубку на рычаг.

— Вам нужен телевизор, — посоветовала миссис Басвелл. — Не надо смотреть с утра до ночи, как некоторые, так и чокнуться недолго. Но когда вам скучно и нечем развлечься — почему нет? Телевизор хоть что-то показывает.

— Можно, конечно, — вяло согласился Джордж.

— Отвлекает от насущных проблем. Между прочим, часто интересные программы показывают. Когда умер мой второй муж, а потом и старшая дочь, а потом и зять, муж младшей дочки, просто не знаю, как бы я выжила без телевизора. Я ведь от них во многом зависела. Нет, не в смысле денег. Просто телевизор мне их хоть как-то заменил.

— Понятно, — сказал Джордж, которого этот перечень несчастий заставил слегка устыдиться собственной драмы.