«Был конец декабря. Уходил заполненный большими радостями и горькими печалями 1936 год. И дома было невесело. Никто мне не звонил. Никто не звал в гости. И мы не приглашали никого. Не верилось, что под нами и над нами, во всех этажах большого дома на Золотоворотской живут люди, с которыми столько лет был связан работой и борьбой. Казалось, что во всем голодном и безразличном мире я остался один.

Начался надлом, боязнь, недоверие. Надлом, который вскоре превратится в бездну. Боязнь, которая перерастет в страх. И недоверие, которое перейдет в отлучение»⁵.

После полугодовой работы в Казани И.В. Дубинский был уволен в запас по политическому недоверию (приказ наркома обороны от 11 июня 1937 года). Кстати, приказ был подписан в тот день, когда судили Тухачевского, Якира, Уборевича и их подельников. Уже уволенного, но еще не снятого с партийного учета, Дубинского в Казани вновь разбирали на партийном собрании Казанской бронетанковой школы (так в 1937 г. стали именоваться курсы усовершенствования). Результат— исключение из партии за связь с «врагами народа»— Якиром, Примаковым, Шмидтом. 10 июля 1937 г. последовал арест. Потом будет следствие, абсурдные по своей сущности обвинения.

Писатель Михаил Булгаков однажды сказал: «Рукописи не горят!..» Ошибался выдающийся прозаик и провидец— горят, еще как горят!.. Во второй половине 30-х годов хорошо горели и книги, и рукописи книг. Как это было в случае с Ильей Дубинским — незаурядным человеком, обладавшим многими способностями, — он был умелым командиром и воспитателем личного состава вверенных ему полков и бригад, неплохим писателем с острым пером, издавшим несколько романов, повестей и сборников рассказов, получивших у читателя хорошие отклики в конце 20-х и начале 30-х годов. К тому же Илья Владимирович оказался кропотливым исследователем теории и практики применения танковых войск в современной войне. Используя каждый час, свободный от исполнения сложных и ответственных задач командира-единоначальника, он стремился к письменному столу, чтобы занести в рукопись очередного романа удачное сравнение, метафору или же окончательно продуманное предложение по использованию танков прорыва.

Итак, о рукописях и книгах Дубинского, которые у него изъяли при аресте и обыске, приобщив их к делу в качестве вещественных доказательств. Один из допросов Дубинского проводили сотрудники Управления госбезопасности УНКВД Татарской АССР Гарт и Тузов под руководством заместителя наркома внутренних дел этой республики майора госбезопасности Ельшина.

«Гарт продолжал листать мое дело.

—    Мы вам еще предъявим вредительство на строительстве укрепрайонов. А поломки боевых машин и обморожение красноармейцев во время зимнего похода?..

—    А восхваление врагов народа в книгах! — добавил Ельчин⁸.

—    Вот это из всего предъявленного мне ближе всего к истине, — сказал я с облегчением.

Ельчин встал. Стал рыться в кипе конфискованных книг.

—    «Золотая Липа», «Контрудар». Ишь сколько перевел, мерзавец, государственной бумаги!

Он бросил две книги в камин. Они сразу запылали ярким пламенем.

«Железные бойцы», «Броня Советов», «Рейды конницы», «Восставшая Индия», «О войне будущего», «Перелом» — в огонь, в огонь, в огонь!

Гарт и Тузов, словно одержимые, принялись помогать Ельчину. Мои книги заполнили ненасытную утробу камина.

—    А это что? — спросил Гарт, схватив толстую папку.

—    Это роман о будущей войне. Он напечатан на машинке, — ответил я.

—    В печь! — скомандовал Ельчин. — Подумаешь, романист! Вот мы на тебя напишем роман, так это будет всем романам роман. — Замнаркома, довольный своей шуткой, хихикнул. Вторя ему, осклабились его помощники.

На столе оставалась еще одна папка.

—    А это что?

—    «Танки прорыва»! — с испугом пояснил я.

—    В огонь! — зашипел Ельчин.

—    Что вы делаете? — вскрикнул я. — Этот труд нужен нашей армии. Казните меня, но зачем казнить мои рукописи?

—    Ваша армия? Забудьте! Она обойдется без вашей мазни.

И эта папка с рукописью, обобщавшей большой труд огромного коллектива, полетела в костер. Невольно подумал о средневековых кострах, которые недавно еще пылали на площадях фашистской Г ермании»⁶.

Следствие по делу И.В. Дубинского длилось почти три года. Все это время он вину не признавал. В конце концов его приговорили к заключению в исправительно-трудовые лагеря, а затем, по отбытии срока — в ссылку в Красноярский край.

Пройдемся еще по списку танкистов, в свое время обучавшихся в стенах Военной академии РККА. Находим там командира 14-й механизированной бригады комбрига Н.С. Полякова.

«Наркому обороны СССР Маршалу Советского Союза тов. Ворошилову К.Е.

Представляю на Ваше решение проект приказа об увольнении из РККА состоящего в распоряжении Управления по начальствующему составу комбрига Полякова Н.С., бывшего командира 14-й механизированной бригады.

Поляков Н.С. постановлением парткомиссии 14 механизированной бригады исключен из членов ВКП(б) за скрытие от партии до

1936 года своей принадлежности в 1923 г. к троцкистской оппозиции, за антигосударственную практику в системе руководства бригадой (очковтирательство, семейственность), за игнорирование партполитработы и отрыв от парторганизации.

Я считаю, что его надо уволить.

Булин».

9 июля 1937 г. Н.С. Поляков по политическому недоверию был уволен в запас, а десять дней спустя — арестован.

Опять и опять возникает этот злополучный 1923 год и голосование за резолюцию, предложенную сторонниками Троцкого!.. В этой связи обратимся к воспоминаниям бывшего командира 25-й мехбригады Забайкальского военного округа комбрига М.И. Болоткова, выпускника академии 1925 года. Они интересны уже тем, что возвращают нас к истокам — с чего все началось, откуда у многих высших командиров РККА взялись обвинения в троцкизме?

«Я поступил в академию в 1922 году— сразу по окончании гражданской войны и окончил академию в 1925 году.

Наш выпуск (пятый выпуск) был фактически первым нормальным выпуском. По своему составу это был подготовленный во всех отношениях курс: большинство являлось участниками первой империалистической войны и все без исключения активно участвовали в гражданской войне; многие были награждены боевыми орденами...

По партийному стажу подавляющее большинство являлось членами партии с 1917—1918 гг., несколько человек было с дооктябрьским стажем. Всех нас объединяла преданность Советской власти, любовь к Родине и непоколебимая вера в дело Ленина. Ленин для нас был близким, родным и любимым вождем, другом и учителем. Все это в значительной мере определило то положение, что партийная организация нашего курса нашла в себе силу разгромить троцкистскую оппозицию в самом зародыше в 1924 г.

При жизни В.И. Ленина троцкисты боялись открыто поднять голову, но уже кое-кто пытался протаскивать троцкизм под видом «безобидного» восхваления Троцкого, как Наркомвоенмора — однако слушательская масса на это почти не реагировала. Для нас всех партия была Ленин и Ленин была партия и одиночные попытки скрытых троцкистов не находили никакой поддержки.

Умер В.И. Ленин... И буквально на второй день, как не стало Ильича, зашевелились враги партии. Началась навязанная троцкистами общепартийная дискуссия. Это была продуманная атака на единство партии — на самое святое, что отличает большевистскую партию от всех других партий.

В академии открыто выступили с разнузданной клеветой на партию такие слушатели, как Гаевский⁹, Зюк¹⁰, Сахновский***.

Вспоминаю несколько партийных собраний за этот период.

Сразу же после 13-й партконференции было партсобрание нашего курса (1924 год, март месяц). На собрании выступили многие слушатели и отмели клеветнические выступления одиночек-троцкистов. Последние, видя, что настроение курса не в их пользу, начали обрабатывать кое-кого, пустив слезу о «заслугах» Троцкого в гражданской войне.