на подобные мероприятия до тех пор, пока вы не проинформируете меня о том, что наши представители в России получают подобные приглашения, или до вашей рекомендации (по какой-то причине) о более сердечном общении». Однако отношения между двумя сверхдержавами никогда не были разорваны до конца. Инглис был готов сообщить контр-адмиралу Е. Глинкову[8], вновь назначенному советскому военно-морскому атташе, что в любое время, когда у советского адмирала появится предложение о взаимном обмене, он, Инглис, с удовольствием изучит его. Инглис намеревался принять контр-адмирала Глинкова пятого мая и собирался продолжить передачу СССР материалов по гидрографии, если конференция международного гидрографического бюро, которая проводилась в Монако, получит согласие СССР на сотрудничество.

Отмечая, что СССР ввел новые наказания за шпионаж, адмирал Мэйплз достаточно пессимистично смотрел в будущее: «В связи с опубликованием указов о наказании за разглашение государственных секретов кажется весьма маловероятным, что будут какие-то послабления на сегодняшние ограничения по поездкам и командировкам самого военно-морского атташе или его сотрудников». Эта ситуация подсказала Госдепартаменту просить генерала Б. Смита, американского посла в Москве, поднять вопрос в соответствующих советских инстанциях. Смит не считал, что США должны продолжать «созерцать ситуацию без принятия контрмер». Как явный результат его усилий, начальник военно-морской разведки с удовлетворением узнал, что военно-морской атташе в Москве приглашен на воздушный парад Красной Армии, что стало «первым приглашением подобного рода за многие месяцы». Инглис рассчитывал, что могут последовать и «другие приглашения, продуктивные с точки зрения разведки». Позднее он проинформировал Стивенса о своем намерении пригласить «советский военно-морской персонал в Вашингтоне на аналогичный показ американской военно-морской авиации».

Мариус Пелтьер, военно-морской атташе Франции, оказался в схожей ситуации. Однажды рядом со своей гостиницей он случайно встретил своего знакомого по работе в Союзной комиссии в Берлине.

Советский офицер-моряк выглядел сконфуженным, и вопросы Пелтьера уходили в никуда:

— Чем ты сейчас занимаешься?

— Не знаю, я жду приказа.

— А ты где сейчас? Здесь, в Москве? — Да.

— Хотелось бы поболтать с тобой. Мы можем поужинать вместе?

— Естественно, но я очень занят и не могу сказать, когда.

— Позвони мне в гостиницу.

— Конечно, но, извини, у меня сейчас срочная встреча. Я тебе позвоню.

Он убежал и не позвонил.

В течение нескольких месяцев Пелтъер безуспешно напрашивался на аудиенцию к главнокомандующему советским флотом. Однажды у него раздался телефонный звонок: «Говорит капитан-лейтенант Н. из отдела внешних сношений. Главнокомандующий советским ВМФ сегодня вас примет. Вы готовы?» Застигнутый врасплох Пелтьер собрался и стал поджидать сопровождающих. Международная напряженность усиливалась, и Пелтьер задавался вопросом, что хочет ему сказать адмирал Кузнецов.

После того как советский адмирал поделился приятными воспоминаниями о своем прошлом визите в Париж, он кратко изложил свою концепцию международных отношений: «Вы, как и я, офицер; мы связаны долгом; если мне дадут приказ нанести удар но противнику, я ударю по нему со всей силы, и вновь ударю, кто бы он ни был; вы понимаете? Сейчас, пока у меня нет приказа нанести удар, мы друзья», и адмирал закончил встречу сердечным рукопожатием.

Вскоре после этой встречи Пелтьер заменил убывающего военного атташе Франции и занял его пост главы военной миссии. Предшественник Пелтьера до этого обращался к советским властям с жалобой на отсутствие возможностей для встреч с советскими офицерами, за исключением сотрудников отдела внешних сношений. Практически сразу после жалобы убывающий военный атташе и Пелтьер получили приглашение в гостиницу «Метрополь», где они встретили двух советских генералов и капитана первого ранга. Старший из генералов был прямолинеен, остер на язык и остроумен. Пелтьер сказал, что полная правда часто бывает лучшим оружием и что генерал является блестящим философом. «Я материалист; и поэтому я свободен, — заявил генерал. — Вы ничего не доказали, — парировал Пелтьер. — История докажет, что мы правы, — генерал поставил точку в разговоре». Из этого общения Пелтьер сделал вывод о том, что советская военная школа обеспечивает единообразие мыслей не только по предметам стратегии и тактики, но и в вопросах философии.

 Реальная работа военно-морских атташе оценивалась качеством и своевременностью их разведывательных донесений. Донесения американцев, англичан и шведов были в целом более подробными, чем те же документы французов, потому что они имели более глубокие общие знания советского ВМФ. Американские источники отмечали, что Советский Союз делает успехи по программе создания атомной бомбы. В декабре 1946 г. помощник американского атташе в Одессе Хершоу доложил, что поставки продовольствия и продукции машиностроения в Болгарию из СССР могли быть ответным жестом на получение из этой страны урановой руды.

Тоща же российский источник сообщил, что двоюродный брат ее отца, бывший министр боеприпасов (позднее идентифицированный как Ванников[9]), был недавно награжден. Это сообщение заставляло предположить, что он был награжден за значительные успехи по программе создания атомной бомбы.

 Даже если аппарат американского военно-морского атташе делал вывод, что советская военно-морская техника по сравнению с западной является явно отсталой, он не сбрасывал советские технические возможности. Так, в частности, Стивенс отдал должное советским инженерам, сумевшим скопировать, а затем наладить производство бомбардировщика «Б-29»: «Производственные трудности, с которыми мы у себя в США столкнулись на начальной фазе производства этих самолетов, затем очевидные трудности наших ВМС, изучавших возможности конверсии обычного «Б-29» в противолодочный самолет, и, наконец, наш собственный опыт, полученный в ходе проведения доработок по фюзеляжу и хвостовому контуру — все это в комплексе является ярким примером того, что нельзя недооценивать возможности русских по конструированию и производству, которые они продемонстрировали созданием определенного количества самолетов этого класса».

Американские атташе считали, что у советских военно-морских офицеров сильно развит дух корпоративности, а качество их подготовки находится на подъеме. В июле 1948 г. немецкий источник сообщил американскому военно-морскому атташе, что система продвижения советских офицеров по службе снова завязана на политическую зрелость. С 1940 г. до последнего квартала 1947 г. советские офицеры продвигались по службе только в соответствии с их военными качествами, по которым существовало три критерия: личная подготовка, техническая подготовка и тактическая выучка. Потом добавили четвертую оценочную категорию — политическую подготовку. Тот же источник добавил, что в 1947 г. только 15% офицеров-военнослужащих являлись членами коммунистической партии. Тому из офицеров, которого предполагали повысить по службе, но не повысили в связи с плохим результатом по одному из этих четырех критериев, давался испытательный срок максимум на два года, который мог быть продлен в случае болезни. Предполагалось, что за время испытательного периода офицер устранит недостатки. Еще один провал означал увольнение из вооруженных сил.

Помощники американского военно-морского атташе также обнаружили, что политическая зрелость стала главным качеством в оценке работы сотрудников администрации морских портов. Портовые чиновники во Владивостоке и Одессе подвергались усиливавшейся критике за плохое исполнение своих обязанностей. Для служащих таможни эта критика сопровождалась нарастающим давлением — или вступайте в партию, или уходите с этой работы. «Ночные визиты сотрудников НКВД в штатском» в дома некоторых чиновников и их последующее исчезновение стали привычным делом.