Добрая по натуре, Катрин была очень неуравновешенна и порой, неизвестно почему, начинала «чудить». В такие дни она делала всё наперекор своим близким. Меж тем она любила и почитала отца и с женской чуткостью старалась сделать всё так, чтобы он не чувствовал себя инвалидом. То незаметно подсунет отцу мягкую туфлю, то башмак для его единственной ноги, то насыплет табак в трубку, чтобы она была у него всегда готовая, под рукой. Когда же Катрин «чудила», Франсуа ей не перечил и только руками разводил. Даже в обращении с Мишелем, которого она ставила превыше всех, она в такие дни не всегда была ровна. Так и норовила его поддеть.

Однако, когда Мишель начинал рассказывать ей о том, как он будет врачом и своим врачеванием поможет беднякам, которые не могут себе позволить роскоши лечиться за деньги, Катрин слушала затаив дыхание, не перебивая его, как бы долго он ни говорил. Его родителям нелегко платить за учение в лицее, но зато, когда он кончит лицей, а потом ещё получит настоящее медицинское образование, он воздаст им сторицей. Мама уже сейчас боится подагры. Но сейчас-то она молода, а вот когда она состарится, Мишель будет доктором и найдёт средство, как лечить эту болезнь, которая так рано приковывает пожилых людей к постели. Как жаль, что учение требует стольких лет! Ведь привратник дома, где они живут, может умереть, так и не дождавшись, пока Мишель станет врачом: уж очень он плох здоровьем. А с каким терпением лечил бы его Мишель!

Такие разговоры происходили часто между детьми. И сегодня Катрин, как всегда, жадно слушала своего друга и только изредка спрашивала:

— А мой отец? Когда ты выучишься, ты ему поможешь?

— Ну конечно. Я сделаю ему такую искусственную ногу, что никто не отличит её от настоящей…

— А разве такие бывают? — с замиранием сердца спросила Катрин.

— Сейчас их нет, но когда я стану доктором — будут. А не будут, так я придумаю сам!

— Мишель! — восхищённо произнесла Катрин. — Какой ты замечательный, Мишель!

— А знаешь, почему меня назвали Мишелем? — с оттенком гордости спросил мальчик. — Я и сам узнал только недавно…

— Почему? Расскажи!

— Отец встречал много людей, которые потом стали знаменитыми, и мы даже учили их имена на уроках истории… Но меня родители назвали не по имени какого-нибудь прославившегося человека, а в честь простого рабочего, которого отец полюбил на всю жизнь за его честность, бесстрашие и стойкость.

— Кто же это был? Как его звали? Мишель, а по фамилии как?

— Его звали Мишель Гамбри… Было это в апреле тысяча семьсот восемьдесят девятого года, месяца за три до того, как пала Бастилия. Среди парижских фабрикантов самым лютым врагом рабочих был владелец обойной фабрики Ревельон. И вот когда стало уже совсем невтерпёж от притеснений Ревельона, Гамбри вместе с другими рабочими пошёл к особняку фабриканта. Они потребовали, чтобы им платили больше и не заставляли так много работать. Рабочие прихватили с собой на всякий случай палки и жерди, а Ревельон попросил у правительства хорошо вооружённых солдат. Борьба была недолгая и неравная.

Зачинщиков арестовали, и Гамбри и его товарищи были повешены на Гревской площади. От свидетелей того, как палач исполнил позорный приговор, отец слышал, что Гамбри не дрогнув пошёл к приготовленной для него петле.

Лучшего слушателя, чем Катрин, Мишель не мог бы и пожелать. Во время его рассказа она затаив дыхание не сводила с него глаз; где-то в их глубине затаились слезинки. Когда же он кончил, она только глубоко вздохнула.

— После того как я узнал историю Мишеля Гамбри, — продолжал Мишель, — я всё время думал, как мне быть? Ведь родители, наверное, ждут, что я буду похож на этого замечательного человека. А я совсем обыкновенный. «Я хочу лечить людей!» Я так и сказал сегодня отцу. «Ведь и Марат был врачом, правда, ему мало кого пришлось лечить. А я буду спасать людей во время эпидемий чумы и холеры. И никогда не оставлю ни одного самого заразного больного». Папа рассмеялся и сказал: «Ты ещё мал, сынок, придёт время, выберешь себе дело по вкусу и по силам. Знай только одно: ни мама, ни я никогда не помешаем тебе быть тем, кем ты захочешь!» Понимаешь, Катрин, значит, я добьюсь своего и буду врачом. А я так боялся, что родители на это не согласятся!

— Как хорошо! — В голосе Катрин звучала радость за Мишеля, но слышалась и тревога: что будет делать она, Катрин, когда Мишель станет врачом? Ведь она мечтает только об одном: быть всегда подле него. — А я смогу тебе помогать? — робко спросила она.

— Конечно, ты будешь щипать корпию[7] для перевязки ран… Но, может быть, тебе не понравится такое дело?

— Я хочу быть рядом с тобой, помогать тебе во всём… Я всегда буду с тобой рядом… — И, помолчав, она добавила: — Вот когда я была маленькой, я мечтала о другом, — я хотела спасти Париж…

— Как это — спасти Париж? А от чего его надо было спасать? — И Мишель рассмеялся.

— Ничего смешного нет!.. — Катрин вспыхнула. Ещё минута и она наговорила бы злых слов, но взглянула на Мишеля, и сердце её тотчас оттаяло. — Когда мне было семь лет, отец рассказывал мне легенду о святой Женевьеве. Знаешь?

— Мы, наверное, это учили в школе, да я забыл… — признался Мишель.

— Хочешь, расскажу? — Глаза у Катрин загорелись.

— Конечно.

— Она родилась в деревне Сен-Клу и была пастушкой. И когда войска Аттилы[8] подходили к Парижу, жители Сен-Клу струсили и не хотели сопротивляться врагу. А Женевьева поднялась на горку, собрала всех жителей и громовым — голосом стала укорять их в трусости.

— Почему же громовым? — удивился Мишель.

— Я не знаю, почему, — сконфуженно призналась Катрин. — Наверное, чтобы все услышали. И в самом деле, всем стало стыдно, и стар, и млад вооружились, чтобы не пропустить Аттилу, а потом, потом…

— Что же потом?

— А потом… Женевьева не понадеялась на храбрость жителей Сен-Клу и всю ночь молилась, прося бога спасти Париж. И бог внял её мольбам, он наслал такой туман, что окутал им весь Париж, и Аттила со своим войском не смог найти к нему пути. Ему пришлось повернуть вспять… Это всё сделала Женевьева…

— Ты в это веришь? — с сомнением в голосе спросил Мишель.

— Конечно, верю. Ведь все знают, что святая Женевьева — покровительница Парижа. Отчего это? А всё потому, что она его спасла…

— Не пойму я, кем же ты хочешь стать, не святой же? — всё с тем же недоверием спросил Мишель.

Катрин пропустила шутку мимо ушей.

— Женевьева и Жанна д’Арк были отважные, ничего не боялись. А я? Я… трусиха. Наверное, я не могла бы взять в руки меч.

— Так как же ты тогда хотела стать похожей на Женевьеву?

— Какой ты непонятливый! — рассердилась вдруг Катрин. — Я хотела молитвой спасти Париж, если… это понадобится.

— Да что ты! Вот, оказывается, что ты надумала! Нет, Катрин, ты что-то не то говоришь У нас дома священников не очень-то любят. И твой отец, а тем более Ксавье в церковь не ходят. А ты? Ты и вправду слишком много молишься. А что толку от молитв? Ты хоть раз видела человека, которому помогли молитвы? Лучше помогай мне и увидишь, сколько пользы можно принести людям и животным без всяких молитв.

— Вот когда ты со мной говоришь, Мишель, я тебе верю и всё понимаю. А Ксавье говорит непонятно. Он забывает, что я неучёная… С отцом-то я и поспорить могла бы, потому что он знает только про своего Наполеона. А о молитвах ничего объяснить не может, только сердится… Вот ты — другое дело.

— Ну и хорошо! Слушай хоть меня. Только скажи, зачем ты носишь на шее образок Мадонны?

— Я ни за что не расстанусь с ним! — пылко крикнула Катрин. Она вся раскраснелась от волнения, а руки судорожно прижала к груди, словно боялась, что Мишель силой отнимет у неё образок.

— Делай как хочешь, Катрин! Но ты ведь обещаешь помогать мне?

Катрин безмолвно кивнула ему головой в ответ.

Когда Мишель уходил, Франсуа на минуту оторвался от своего верстака и, взглянув на мальчика, спросил: